Сердце в траве (исповедь)

Расставание с любимым человеком, похоже на сон на заре: в него уже толком не веришь, а проснуться - некуда.
Реальность перенимает на себя все уязвимости и ранимости сна, но ничего не даёт взамен, потому что сна — нет, а вместо сна, к сердцу прижимается лазурный холодок бесприютной боли, словно засиневшее окно на заре, когда ты просыпаешься: шелест листвы за окном, пение синичек, медленный и округлый свет движения облаков, превращаются — словно у них ночью был заговор против тебя, — в боль утраты любимого человека.
Твоя грудь становится грустной родиной этой бесприютной листвы, пения птиц, облаков..
Лежишь в постели — синичек не видно, и кажется, что поёт синева или трепетная листва клёна.
Это так странно, таинственно — синестезия любовной муки.
Есть в этом какое-то смутное пророчество о рае..

В моей груди — вся бесприютная красота мира. Красота бьётся в груди, вместо сердца.
Если сейчас где-то в мире, кто-то вырвет страницу в книге Пушкина, или брезгливо поморщится на строчку Андрея Платонова, зевнёт на концерте Рахманинова… моё сердце не выдержит и разорвётся: словно в него воткнули нож.
Так и умирает красота на земле. Как боги: блаженно и ярко, как осенние краски листвы.
А люди даже и не понимают, что настал конец света…
Он настал уже давно, просто, как и свет от погасшей звезды, он ещё долго светит ровным и тихим светом, иногда даже — указывая людям путь в море или.. Волхвам, путь к Христу.
В мой груди — вся уязвимость мира...
Зачем писать стихи? Просто сделать разрез на груди, обмакнуть листок в красоту, и всё.
Или письмо для любимой, обмакнуть..
Боже, как больно в груди без любимой! Словно разом рушатся храмы и музеи с прекрасными картинами, в разных веках, в прошлых и грядущих…
Словно красота никому уже больше не нужна в этом безумном мире..
А где моё сердце, если в моей груди, вся бесприютная красота мира?
Не знаю.. быть может, у любимой в постели, у её милых, смуглых ног: свернулось тёплым клубочком и дремлет: рай, возле ног любимой, я это знаю точно..
А быть может, моё бесприютное сердце, в этот миг бьётся на улице, и кто-то его может спутать с кленовым листом.
Оно вот вот сорвётся в синеву.. а люди и не заметят трагедии. Ребёнок разве что улыбнётся ему, идя за ручку с мамой по парку: улыбка ребёнка, словно ангел, проводит моё сердце в небеса.
Ах, моё сердце поёт и трепещет в листве, сверкает в небесах лужи под ногами прохожих… и всё, всё его ранит.

Да, это страшно. Начало и конец.
Начало жизни и её конец, тоже ведь, блаженно совпадают: звезда взорвалась в космосе.. грозы ветвятся в мрачном небе и ночной океан похож на бредящего бога во сне, за миг до сотворения мира.
Может, так и был создан мир, человек?
Бог о чём-то бредил во сне. Быть может, плакал.
Интересно, что он шептал в бреду?
Может и наш любовный бред тем и космичен, что совпадает с этим бредом бога, шелестом листвы за заре.
Словно мир, в тайне от всех, продолжает досотворяться, расширяться..
Боже, боже.. моё сердце не выдержит этой нечеловеческой боли вдали от любимой!
Я умру.. а в мире появится что-то новое, странное: мир станет чуточку больше: появится стих какого-нибудь испанского поэта, удивительный алый цветок в Гренландии на высокой скале, или.. под окошком любимой, прямо посреди осени, расцветут сирень и флоксы.

Мне кажется.. в шелесте листвы на заре, в признании в любви, есть что-то от того самого Слова бога.
Бога то быть может давно уже нет в мире, словно солнце зашло, и лишь шелест высокой листвы, как луна, тихо отражает свет божий.
И бредящие губы несчастных влюблённых в постели посреди ночи, тоже, подобно луне, отражают последние слова бога.
Потому так невыносимо при расставании, словно настал конец света.
Так странно.. мир рушится, ничего уже нет, ни людей, ни бога, и тебя уже почти нет.. а в груди, трепетно бьётся любовь.
Ещё чуть-чуть, и ничего больше не будет, а будет одна любовь в космической тишине и тьме, среди звёзд.

Это даже забавно: человек с разбитым от любви сердцем, переживает то же самое, что он испытал бы в конце света, когда всё рушится и распинается бог.
А рядом с тобой, в парке, идут счастливые люди, слышен смех детей, птицы поют в листве свою вечную песнь любви..
Может так и наступает конец света?
Он наступает в душе каждого, и потому его никто и никогда не заметит?
Боже.. по 1000 раз за день, настаёт конец света, разрываются сердца, изгибаются в муке тела в одинокой ночной постели… а мы и не замечаем это.
Вот зажглось окно среди ночи.. всё хорошо. В городе тишина и покой. Вон в том тёмном окошке рядом, быть может занимаются любовью, зарождается новая жизнь..
А в окошке зажжённом, настал конец света и молодой человек сидит в постели, обнажённый, закрыв ладонями лицо и плачет.
На белой постели лежат фотография любимой, в зелёной футболочке, несколько писем и пистолет.

Когда я только увидел любимую, в парке апрельском, я был так потрясён её красотой, что потерял дар слова.
Слово — слилось с телом, душой, и мне захотелось просто склониться к её милым смуглым коленям, постелить к ним стихи, всю нежность мира, все цветы мира.
Мне хотелось постелить к её милым ножкам и свои крылья…
Да, мне хотелось умереть у её милых ног.
Умереть от счастья, любви.
В моей любви, мне оказалось мало своего тела, чтобы всецело вобрать в себя и понять всю неземную красоту любимой моей.
Мне жизненно необходимо было умереть и стать бессмертным, ангелом, душой, чтобы вполне насладиться её красотой.
Мне было стыдно.. в моём земном и нелепом теле человека, смотреть на неё, любить её так, словно я тайно подсматриваю за её небесной красотой в замочную скважинку осязаний.
Ах, мне хотелось взглянуть на неё всем своим просиявшим и окрылённым бессмертием!

Тогда, в апрельском и солнечном парке, увидев её в компании друзей, я остановился, мир остановился; я сделал несколько шагов от прохожих, к чудесному клёну рядом: мне нужно было на что-то опереться, найти в мире, утратившем вес и координаты, точку опоры: словно душа и тело, равно крылато, стремились к единой красоте — к любимой и вечной природы.
Стоя чуть позади компании и нежно, преданно смотря на удивительные глаза незнакомки, цвета крыла ласточки, я бессознательно достал из кармашка маленький ножик-бабочку (в том же кармашке была и ручка, и я должно быть хотел взять её, как поэт, узревший прекрасное, но взял почему-то — нож) и медленно сделал надрез на груди, под синей рубашкой.
Я не понимал что делаю: моё тело было словно.. живым письмом. Я хотел что-то сказать любимой, своим телом, словом, ставшим телом, телом.. ставшим словом — в любви.
Я был поэт. Я был как в тумане, был сплошной душой и моё обнажённое сердце билось под клёном для одной любимой моей.

На синеве рубашки проступила кровь.
Я стоял, прислонившись к высокому клёну, бледный, влюблённый и чуточку бессмертный, не отводя от любимой, глаз и души.
Она взглянула на меня и.. слегка вскрикнула.
Со стороны, должно быть, это выглядело жутко, словно меня кто-то пырнул ножом и я из последних сил держусь за клён, прильнув к нему.
Кто пырнул? Амур.. это только в мифах солнечных и милых, Амур стреляет незримыми стрелами.
Я упал в обморок, к милым, смуглым ногам подбежавшей ко мне незнакомки: я словно постелил к ним крылья своего бессмертия.
Это был мой первый стих, написанный для любимой.
Уже позже, когда мы стали встречаться, я написал ей обычный стих, нежный и трепетный.. правда — кровью, на листочке лазурном.
Она, милая, плакала. Она не сразу поняла, что когда уехала, я так безумно тосковал по ней, всей душой и кровью, что по ночам, моя постель была влажной от поллюций, словно и во сне я пытался писать ей письмо.
А утром (или это был вечер?) на лист бумаги уже брызнула моя кровь: я буквально истекал всем своим существом по любимой, в тоске по ней: истекал снами, стихами, спермой, любовью, слезами..
Стремился к ней всем своим существом, и сделав фото листочка со стихом, написанным кровью, я словно бы отправился к ней своим телом и душой.
А сам я.. или то, что было мной, лежало в постели и смотрело в потолок, испещрённый солнечными лучами, словно и оно кому-то писало письмо, умирая от любви.

И вот, любимой со мной больше нет, а я по привычке пишу стихи для неё: так умирает звезда, а свет от неё ещё живёт миллионы лет.
Это так странно, блаженно, ощущать, что моя любовь к любимой будет жить многие века, и какой-нибудь паренёк, или девушка, с чудесными каштановыми глазами, в 26 веке, прочтёт мои стихи о любимой и грустно улыбнётся, а ночью ей приснятся странные, волшебные сны, и в этих снах, я и любимая снова воскреснем и будем вместе.
Стихи для любимой, стали для меня замочной скважиной в вечность любви.
Меня уже нет (без любимой, меня нет и не было, она словно создала меня), я в аду, и каким-то острым предметом делаю дурочку в стене ли, в потолке, на полу (в аду это не важно, там невесомость: почему-то об этом мало кто знает), и смотрю на просиявший свет, как астроном.. в аду, на тихую звезду прошлой жизни, населённой любовью.
Да, я в аду, а в аду каждый по своему сходит с ума, чтобы выжить.
Взял с полки том писем Андрея Платонова, лёг на пол и стал читать (есть авторы, которые почему-то читаются именно на полу, и есть друзья, с которыми чудесно говорить именно на полу, лёжа или сидя, без разницы: пол — чуточку невесом, он уравнивает души, тела, он как нежный и таинственный почерк безмолвия вещей, - души вещей).
Листаю милые строчки, грустно улыбаюсь: решил погадать на любовь.
Гадать на любовь по Платонову — это чуточку безумно. Есть писатели, на которых просто опасно гадать: любимая любила гадать иногда по Лермонтову, Есенину, Цветаевой.. и выходило что-то мрачное, таинственное, словно поэты гадали о себе: они и при жизни были погружены в свою душу и после смерти, говорили лишь о себе, желая что-то договорить и понять о себе.
Но Платонов.. это другое. На него просто страшно гадать. Сердце может разорваться, словно узнаешь последнюю тайну о любви и жизни.
Но тут письма.. письма, тоже, другое. Они похожи на глубокий космос с мерцанием звёзд, населённых таинственной жизнью.

Искал август, как дивный цветок, листая страницы, перелистывая времена года: любимая родилась в августе.
Отступил вниз несколько строк: число дня рождения любимой (нежное эхо моего дня рождения, с крылышком за спиной) и улыбнулся, весь, читая нежные строчки Платонова к любимой:

А быть физически (хотя бы так!) счастливым, я могу только с тобой.
Я себе не представляю жизни с другой женщиной.
Прожив с тобою свою молодость, наслаждаясь с тобой годами, — я переделался весь для тебя.
Можешь это понимать как хочешь.

Закрыл книгу и глянул на тёмную обложку с удивлением: это точно, Платонов?
Может.. в аду издали мою переписку с любимой?
Наугад уже, открываю книгу Платонова: он кому-то в письме даёт своё телефон.
Я снова улыбаюсь. Беру телефон и звоню в Москву.
Пока набираю, сердце бьётся: а вдруг.. сейчас, и правда, трубку возьмёт Платонов?
Значит я умер без любимой и нахожусь или в раю, или в аду. А значит всё возможно.
Господи! и не дозвониться до Платонова — не менее страшно! Значит, я ещё жив и в моей жизни нет больше любимой! Каждое утро я обречён просыпаться со слезами на глазах в одинокой постели! Это же хуже ада..
Тишина. Разрывая тишину и тьму в моей ладони, робот отвечает: такого номера не существует.
Зачем-то, я неуверенно и робко прошептал: а я, Саша, существую?
И словно эхо, с восхитительным пропуском: такого не существует..

Я фантазёр, а значит, чуточку мистик: где-то на горизонте мысли, у меня была маленькая надежда, что пусть до Платонова я и не дозвонюсь, но где-то возле любимой, этажом ниже (число нашей с ней встречи!) зазвонит телефон, она услышит его и я словно нежно коснусь её звуком, быть может, коснусь её сна.. дозвонюсь до её милого сна: интересно, что ей снилось бы в этот миг?
Как я гуляю с Платоновым по Москве и выбираю цветы для любимой: флоксы, лилии..

Купил себе дневник для записи мыслей, чтобы не сойти с ума и хоть с кем-то говорить: с душой своей.
Когда говоришь с душой письменно, это почему-то выглядит менее безумно, чем когда ты просто идёшь по улице и говоришь сам с собой.
Хотя, я давно уже, и на улице и дома и даже когда сплю (мои сны о чём-то шепчутся с любимой и бредят ею, даже признаются ей в любви.. я чуточку ревную любимую к своим снам), разговариваю с любимой, а её со мной нет..
Мне просто жизненно необходимо ощущать на своих её милое имя: это как воздух души. Мои губы.. задыхаются без имени любимой.

Дневник, рассчитанный на целый год, я закончил за ночь: на каждой странице было лишь одно слово — люблю.
И в конце дневник — имя любимой. Словно душа стоит на берегу моря и к ей ногам, голубыми волнами льнут нежные слова, и целуют её смуглые ножки и замирают у них навсегда, словно ласковый, лазурный зверь Эдема.
Под утро, добавил к телефону Андрея Платонова, код московского региона, число моего дня рождения и любимой, и август..
Вышел милый букетик цифр, почти как у Цветаевой: август, астры..
Набрал этот таинственный номер; позвонил, сам не знаю, куда. Почти как в сказке, когда младший из сыновей, дурачок, желая найти невесту, пускал стрелу за реки и поля: в лазурь (в голове пронеслась улыбчивая мысль, что дозвонюсь я до потерянного телефона, который лежит где-то в травке на окраине города, одинокий и забытый, как и моё бесприютное сердце: словно травке и ласточкам дозвонюсь..).
Дозвонился, но трубку не брали.
На Платонова я даже не надеялся. Всё же я не совсем идиот (кого я обманываю.. если бы трубку взял простой паренёк, с именем — Андрей, да даже ребёнок — я был бы на седьмом небе от счастья).
И всё же я с улыбкой подумал о Платонове: спит, милый, устал..

Трубку взял заспанный голос женщины:

- Алло? Не молчите, кто это? Алло??
Андрей, это ты?

Я растерялся…

- Я...я.. люблю тебя. Это я, Саша. — и тихо заплакал в трубку.

Растерялась уже женщина.

- Саша.. не плачьте. Вы ошиблись номером? Всё будет хорошо. Не переживайте.

Женщина ещё что-то сказала, но я уже не слышал её. У меня случилась истерика.
Успокоившись и вытерев слёзы, я лежал в постели на боку, смотрел в окно и грустно улыбался: мне, фантазёру, грела сердце мысль, что в милой Москве, городе моей любимой (боже, там живут несколько миллионов счастливых людей! Потому что они живут в одному городе с любимой моей.. чуточку сумасшедший, блаженный город. Город блаженных), женщина услышала моё — люблю.
Интересно, как её зовут? Жаль, не спросил.. может так, как любимую.. может у неё каштановые волосы и глаза, цвета крыла ласточки?
Быть может она живёт в одном доме с любимой, или на одной улице, или однажды, она улыбнулась ей на пляже?
Любимая! тобой восхищаются женщины и мужчины! Вся Москва светится от любви к тебе и бредит тобой!
Боже, какое же это счастье, просто жить в одном городе с любимой!
А на одной улице.. это наверно вообще, рай.
Про один дом, одну квартиру, я и не говорю.
Неужели есть что-то, выше рая?
Я бы умер от счастья, уже на стадии «улицы».
Хотя.. я всё же бесконечно счастлив, что живу с ней в 21 веке (мы могли разлучиться ещё более трагично: я бы жил в 19 веке а она в 21. Она читала бы мои стихи и смутно что-то припоминала: нашу любовь..), я безумно счастлив, что живу с ней на одной планете: я мог жить на земле, а она.. веганочка моя, на далёкой и прекрасной звезде — Вега.
Когда все влюблённые называют свою вторую половинку — солнышко, я грустно улыбаюсь. Они то все имеют в виду обычное, земное солнце. А она такая одна, любимая моя — не от мира сего, не из нашей звёздной системы: она солнце — в созвездии Лиры.

Когда я по вечерам лежу в постели и до нежной дрожи думаю о любимой, смотря на звёздное небо в окне, я ощущаю себя далеко-далеко от любимой, словно я не в другом городе, а на другой планете.
И тогда я иду в ванную… чтобы развеяться.
В ванной вообще думается иначе, блаженней, особенно о любимом человеке.
Я люблю горячую ванну, но долго в ней находится не могу, мне становится дурно и.. чуточку блаженно. Сердцебиение такое, словно я влюбился, снова влюбился, не то в ангела, не то в любимую мою.
Есть в этом что-то поэтически-роковое и грустное, как если бы я любил дышать, но на дыхание у меня была аллергия, любил бы свою милую.. и умирал бы от любви. Прямо во ванной. И задыхался..

Мне нравится, как я нежно «плыву», лёжа в горячей ванне, и сердце бьётся широко и как-то прозрачно, словно ему мало места в теле и оно, щедрое, милое, хочет стать сердцебиением всей ванной, или даже всего этого вечера, воспоминаний.
И вот в такие моменты «маленькой смерти» (La petite mort — как говорят французы об оргазме), мне нравится думать о любимой.
О! Вполне невинно и светло! Просто, думать. Что может быть прекрасней, чем думать о любимом человеке, правда? (хотя, разве можно думать о любимом — иначе, чем невинно и светло, даже если думаешь не только душой, но и телом, ибо что есть мастурбация, как не смутная память сердца об Эдеме, попытка думать телом, когда оно было невинной душой?). В раю только этим и занимаются.. особенно если любимый на земле, а значит, что-то главное от рая, осталось на земле.
В смысле, в раю не лежат в ванне, а просто думают о любимом. Хотя.. если бы я был странным художником в духе Дали, я бы написал изумительную картину: бескрайние поля рая, и в ярких цветах, то тут то там, стоят бесчисленные ванны, белые, розовые, лазурные.. и в них люди, точнее, души, обнажённые и прекрасные, с блаженным выражением на лицах и.. крыльях.
Лежу в ванне, словно в космической капсуле и лечу к любимой на далёкую и прекрасную Землю.

А ещё я люблю в ванне, с детства, когда медленно садишься в горячую воду и привыкаешь — грация пришибленного лунатика, таинственного существа из Эдема после грехопадения, скрывающего в ночной листве, или.. ангела, тоже, лунатика, — как при гадании, разводить руками воздушную розовую пенку и смотреть на таинственную тень лица на дне ванны.
Вот, слегка поворачиваю голову, и тень словно цветёт: это не я отражаюсь.. похоже на профиль испанца.
Поворачиваю лицо чуточку влево, под наклоном, на «22:08»  — профиль Фавна из картины Бёклина!
Поворачиваю на 22:12» — чудесный профиль девушки. Похоже на спящую Ассоль из феерии Саши Грина.
На «22:11» — силуэт поэта 19 века.
«22:02».. боже! что-то звериное в тёмном лесу! Оборотень из сказки Аксакова!

Мне нравится так путешествовать  во времени и пространстве, в своей ванне, и.. искать в тенях на дне, милую тень любимой моей: иногда мне удаётся её найти, и тогда я с грацией аксаковского чудовища, гладящего цветок, робко глажу её тень.. нашу, тень.
Когда мы с любимой расстались, я.. словно смотрел на мир — в профиль: мир стал неполон без любимой.
Да и жизнь моя с тех пор, как то вся  — в профиль, бочком живёт, по стеночке ночной, словно вор.
Это даже забавно: моя жизнь стала похожа на мои стихи..
Я не умею писать стихи. Нужно сознаться и сказать правду: у меня стихи — уроды, но.. с ласковыми голубыми глазами.
Они даже прекрасны, но.. если смотреть на них чуточку в профиль и в сумерках.
Впрочем, и мир тогда прекрасен и даже разумен, если так на него смотреть..

Мои стихи — Квазимодо. Стихи-калеки.
Мы же не смеёмся над спортсменом или художником, который получил травму и стал по-детски неуклюж и хромает?
Душа то его.. летает, особенно в любви. Моя жизнь хромала, до встречи с любимой.. а с ней одной в целом мире, я стал летать. Душа и судьба — полетела и коснулась звёзд.
Сердце моё, стихи, как и Квазимодо, одиноко скитаются по голубым и высоким карнизам искусства, храма жизни: я так ближе к небу и звёздам: к неземной красоте любимой моей, родине её красоты.

Жизнь без любимой утратила смысл.
Церкви словно заросли травой и в них летают ласточки.
Искусство стало до того скучным и нелепым без любимой, что мне часто снится один и тот же сон (сон в траве) — я иду по галереям музея Прадо, Лувра, Эрмитажа.
Людей — дивно много. Музеи похожи на ковчеги в конце времён, а картины, на сияющие окна, сразу выходящие — в рай.
Прадо. Я медленно приближаюсь к людям, вглядываюсь в картину, которой вслух восхищается какой-то худенький и грустный испанец в лазурной рубашке.
Нежная улыбка озаряет моё лицо: это фотография моей любимой! В зелёной футболочке, после йоги!
Как она сюда попала? Чудеса..
Иду дальше по светлым сумеркам музея, как во сне, и улыбаюсь: нет ни Боттичелли, ни Бёклина, ни Рафаэля: везде, везде огромные фотографии любимой моей: в белой маечке в лесу, в образе нимфы, с чуть вспотевшими локонами, в чёрном купальнике на пляже, на гальке..
И даже вместо пейзажей Моне, Писсарро, Монтичелли — фото ненаглядной моей! Её смуглых ножек, каштановых волос.. словно всё что есть прекрасного в искусстве, природе, что ещё только снится искусству — уже есть в любимой моей, и даже больше: в ней одной, тайна самой женственности, жизни, красоты.

Этот глупый, скучный мир, без любимой, стал для меня грустными тенями на дне ванны..
Мне остались лишь сны. Мои чудесные сны: любимая мне снится каждую ночь.
Быть может ангелы так смилостивились надо мной за мои нечеловеческие страдания?
Всё, что у меня осталось осмысленного и ценного в мире — это мои сны о любимой..
Иногда, перед тем как лечь спать.. я иду в ванную.
Нет, не смотреть на тени: я там прихорашиваюсь, как на свидание..
Причёсываю свои вечно непоседливые волосы, пшикаюсь дорогими духами «Te quiero» и улыбаюсь в зеркало своему счастливому и нарядному отражению с букетиком алых флоксов в руке: моя красавица любит эти цветы..
На вид, вроде простые цветы, словно красота их видна лишь в профиль, зато аромат — неземной: полнолуние аромата..
Нарядный, с цветами, я ложусь в постель и засыпаю с блаженной улыбкой: ко мне должна прийти на свидание, любимая.
Она снова опаздывает, милая..
На моей щеке, в лунных бёклиновских сумерках, блестит слеза.