Лунатики

С раннего детства меня завораживала картина Врубеля — Царевна-лебедь.
Я даже молился на неё перед сном, к неудовольствию бабушки, молившейся возле меня, потемневшим от времени и грусти, карим иконкам.
Картина висела у меня над постелью. Висела как-то невесомо и ласково, словно сама собой, на синеватых обоях с цветами и как во сне, проступающим лесом вдали.
Когда все ложились спать, и луна освещала цветы, синеющий лес возле моей постели и Царевну-лебедь, я поднимался с ногами на постель и робко, не дыша, заглядывал за картину, слегка её приподнимая: не верилось, что она висит на гвоздике.
С возрастом, картина Врубеля гармонично слилась в моём воображении с Афродитой Боттичелли: они были как две стороны луны.
В одной картине, женщина, богиня любви, выходит на утренней заре из пены морской.
Во второй.. крылатая женщина уходит в вечернее море, мерцающее пеною звёзд, с ласковой грустью обернувшись на мир.. обречённый без любви, мир.

Царевна-лебедь.. я в детстве любил лебедей и цифру 2: она мне напоминала лебедя.
В школе, мои тетради, словно девственные озёра с камышами моего голубоглазого почерка и таинственными существами рисунков на полях, были населены прекрасными лебедями оценок учительницы по литературе: красная, гордая 2, словно лебедь на заре.
Ещё не зная стиха Гумилёва — Озеро Чад, я населял озеро моей тетрадки, его окрестности, прекрасным жирафом, лодкой с алым парусом, причалившей к берегу, над которым всходила луна: у меня была очень живописная тетрадь, похожая на затерянный в океане островок возле Эдема и лебедям не было скучно.
Порой учительница, сидя за столом, открывая мою тетрадь для проверки, грустно улыбалась и переводила взгляд на меня, вновь витающего где-то в облаках: я мечтал о любимой, которую встречу лишь через много лет.

Прошли года, и я встретил любовь всей моей жизни, 22 числа: боже мой… я ещё никогда не видел такой красивой женщины, и даже не знал, что такие красивые женщины могут существовать.
И по сей день, когда я смотрю на других женщин, мне становится стыдно и я смущённо улыбаюсь и отвожу взгляд: все женщины мира, в сравнении с любимой моей, кажутся мне ненастоящими, неуклюжими в своей красоте, как платоновские тени в пещере.
В неземной красоте возлюбленной моей, словно бы тоже присутствовует цифра 2.
С одной стороны, в ней есть что-то от кроткой, святой и солнечной красоты Кватроченто: картины Гвидо Рени. С другой — в ней есть лунная чара, изящество искушающих дриад на лучших картинах Уотерхауса (надо ли говорить, что многие из его моделей, которыми так принято восхищаться, мне кажутся нелепыми, по сравнению с любимой моей, словно неточно переведённый стих с небесного оригинала. И всё же некоторые картины Уотерхауса словно предчувствовали красоту моей возлюбленной, и цвели ей навстречу, сквозь века).

Лебеди снова вошли в мою жизнь.
И, что удивительно, чего я не встречал даже в романах и фильмах, первыми словами моей любимой ко мне, были: я люблю..
Так мог сказать только лунатик — лунатику, встретившись на крыше.
И разве так уж важно, что это было сказано чуточку в другом контексте?
Влюблённое сердце сразу распознаёт такие сакральные знаки, особенно.. если учесть, что до этого момента, ни одна девушка ещё не сказала мне этих заветных слов: я люблю тебя.
На самом деле, это безумно, экзистенциально грустно, дожить до взрослого возраста и не услышать этих слов, словно я чудовище, недостойное любви и нежности. Любимая словно расколдовала меня и я впервые ощутил себя человеком. В ней одной в целом мире, заключается счастье моё, жизнь моя.
Так уж вышло, что именно 22 числа я и любимая — расстались.
Моя красавица, с чудными пальчиками на смуглых ножках, теми самыми, что возле больших, чуточку длиннее их, как у Афродиты Боттичелли, скрылась в тёмных водах вечера, обернувшись на меня самым прекрасным и ласковым лицом.
Быть может, даже в раю нет такого лица, похожего на загрустившую, смуглую нежность вечерних цветов.

Мне нравится цифра 2. Она есть и в моём дне рождения и в дне рождения любимой.
Иногда, когда на озеро календаря, на заре выплывают лебеди и словно зовут меня куда-то, я нежно подчиняюсь им, сажусь в гумилёвский трамвай и еду..
Куда? Это особенное, почти фантастическое приключение.
Его не поймут ангелы, потому что они не любили на земле никогда и не знают об аде любви.
Его осудят люди (большинство, по крайней мере), назвав меня больным или развратником.
На внешнем и видимом уровне, я как нормальный человек, еду на трамвае в лес; ага, как нормальный.. другие то едут - в трамвае (разумеется, с пересадкой. Где вы видели такой волшебный трамвай, что довозит до леса, нежно въезжая в его блаженную прохладу лиловых цветов и дремучие тени листвы?
Однажды, в детстве, мне посчастливилось ехать в трамвае, который сошёл с рельсов: фактически, трамвай нежно сошёл с ума.
Это было страшно и.. прекрасно!
Я ехал в школу и скучал, прильнув вечно горячим лбом к голубой прохладе окна.
Это повторялось каждый день, словно трамвай был проклят вместе со мной и прикован к одному и тому же пути на кольцевой ада (мы проезжали дивный овраг, словно бы заросший вечным безмолвием и ночью. Из него выглядывали как узники-ангелы, верхушки высоких тополей и клёнов, кротко раскачиваясь на ветру, прося о помощи).
И вдруг.. трамвай словно бы кто-то освободил (хорошо, что не возле оврага!).
Все пассажиры перепугались, кто-то даже закричал, быть может даже, я. Но и трамвай и я, были счастливы.
На миг я подумал, что трамвай сейчас уедет бог знает куда: в Африку, Венецию, в Испанию 12 века или в тёмный лес.
Трамвай, со своими изящными длинными рожками, по вечерам похож на грустного жирафа, потерявшегося где-то в России).

Да, на внешнем плане, я был нормальным, как и все пассажиры трамвая.
Хотя.. мне иногда нравится представлять, что вот именно сейчас, вот в этом вечернем трамвае, все — сплошь сумасшедшие.
Я тогда стою в уголочке трамвая и тихо улыбаюсь.
Порой мне улыбается девушка или старушка: разумеется, напрочь сумасшедшие.
Мне их даже жалко. Хочется сделать им что-то доброе, загладить вину перед миром безумным.
Вот, я пробираясь к девушке с каштановыми волосами, и, тайком, засовываю в кармашек её синего жакета, листочек со своими стихами, конфеты.

Однажды я чуть не провалился под землю (под трамвай?) со стыда.
Сумасшедшая старушка, тайком наблюдала, как я, тайком, «вытаскиваю» из кармана девушки, стихи и конфеты.
По крайней мере, ей так казалось.
Это же логично, согласны? Только безумец может представить, что нормальному человеку взбредёт в голову.. добровольно класть людям в трамвае, конфеты и стихи.
Наши взгляды встретились. Старушка грустно покачала головой, посмотрев на меня как на преступника и пропащего человека. Я со стыдом отвёл взгляд. Взгляд провалился под трамвай..

И вот тут, произошло нечто странное, с нравственной точки зрения.
Нормальный вор, счёл бы правильным тихо положить награбленное, обратно, в карман девушки.
А что должен был сделать я? Нравственно, я был словно в фотографическом негативе: мне было одинаково стыдно положить конфеты и стихи обратно в карман девушки, и ещё более стыдно, вернуть их в свой карман.
Да и что это за вор такой, юродивый, вор-Мышкин, что ворует у людей в трамвае конфеты и стихи!?
Я поклялся.. что «нежно отомщу» старушке: набью её карманы конфетами, стихами и деньгами.
И что же вы думаете? Она запомнила меня.
Быть может, я ей даже снился (ах.. когда расстаёшься с любимым человеком, как-то зябко становится на сердце оттого, что ты больше никому не снишься, и вдруг, чудо! ты снишься каждую ночь, женщине! старушке.. хотя бы старушке).

Так начались наши странные игры со старушкой в трамвае: я садился в трамвай только ради неё и ехал сам не знаю куда, почти как в сказке.
Старушка замечала меня, талантливо делая вид, что не заметила, и мы с ней по странной траектории перемещались по трамваю, словно два сумасшедших на балу в психбольнице.
Бог знает, что думала старушка обо мне: что я.. её прелестная галлюцинация? Или маньяк?
Тогда почему я не выхожу за ней на остановке? Старушка даже стала одеваться более изящно..
Я видел, как она однажды стояла на вечерней и пустынной остановке возле одинокого фонаря (он тоже словно бы ждал кого-то, месяцы, года..) похожего на отощавшего, бездомного жирафа, и с грустью смотрела как я уезжаю на трамвае… в Венецию. Без неё.

Каюсь, у меня не раз появлялась мысль, шальная, арлекинская: выйти вслед за старушкой.
Ну вот вышел бы я. Стоим, смотрим друг на друга со смущённой улыбкой, словно любовники, встретившиеся через 50 лет: как мы изменились, боже! Интересно.. встретив любимую через 50 лет, я бы любил её всё так же?
О да, да!! Упал бы на колени перед ней и обнял её и заплакал. И что с того, что я не состарился? Душа моя состарилась на 100 лет и стала безумной от горя. Я бы расцеловал старенькое, смуглое личико любимой, её носик, щёчки, губы, ставшие почти девственными и покорными.
Ах, знала бы старушка, о чём я думаю иногда, тайком смотря на неё в трамвае, она бы подумала, что я точно, маньяк.
Стоим мы на остановке, возле нас пасётся жираф, робко поглядывая то на меня, то на неё.
Не зная, что сказать и краснея до ушей, как и она (белея до ушей от страха), я предложил бы ей, слегка заикаясь, выпить чая в кафе.
Она бы согласилась с милой улыбкой (в сумочке у неё был бы пистолет), незаметно перекрестясь, когда я повернулся бы (свидание двух сумасшедших).

Всё кончилось тем, что как-то в трамвае, в сутолоке и половодье новых людей, вошедших на остановке (трамваи словно бы иногда останавливаются возле психбольницы), она отвлеклась, и я, протиснувшись тенью, набил её карманы конфетами, стихами и даже деньгами.
И.. выбежал, как счастливый вор.
Я видел, что она заметила мой побег. Но я уже не видел, а лишь представил на бегу, как она побледнела от ужаса: всё таки обокрал, мерзавец! Воспользовался моментом!
Добежав до угла дома, я прислонился спиною к стене и улыбался, с бьющимся во все стороны, сердцем: мне сладко было представить, что старушка сунула руку в карман.. уже не чая найти там кошелёк, и, вдруг, её пальчики нащупали в нём — конфеты, деньги и стихи!
Одно меня смущало: она могла подумать.. что я её так задабриваю, за молчание, делая её своей соучастницей.
Напротив меня, чуточку слева, стоял одинокий фонарь (Мужчина. Я с детства научился легко отличать фонари-девушек от фонарей-мужчин).
Мне стало так грустно.. словно бы он ждал свою возлюбленную, фонарь на той остановке, где выходила старушка.
Неужели они так никогда и не встретятся? Милые.. простите, за этот безумный мир.

Так вот, на озеро календаря выплыл лебедь.
Я ехал в трамвае. Как и другие пассажиры, на внешнем плане, я был как и они, совершенно нормальным: кто ехал с работы, кто к любимой женщине, кто к другу, кто в кино..
А я.. я ехал в лес. Лесок, недалеко от города.
Там меня никто не ждал.
Точнее, я ехал к кусту: какая-то лесная, кисленькая алая ягода.
Ехал на свидание с кустом..
Согласен, уже даже на внешнем уровне, это не совсем нормально.
А когда я ехал просто в лес вечером.. то казался почти нормальным. Правда?
Но я не совсем и к кусту ехал.

Тут то и высвечивается моя тайна, и то, почему многие обвинили бы меня в разврате и назвали бы — больным.
А я.. я просто люблю.
На этой безумной земле, люди вообще странно любят, словно пытаются равно вырваться, убежать, за пределы земного и небесного.
Вот и конечная. Мои милые сумасшедшие, почти не скрывая своего безумия и блаженства существования, с просиявшими улыбками на лицах (словно трамвай доехал до рая, открылись двери и их лица озарились счастьем и последней истиной),возобновляя разговор о чём-то своём, почти с ангелами говоря, а не со своими спутниками рядом, идя по своим делам..
(Вам хоть есть куда идти, милые? Или вы.. притворяетесь, как и я? Вы ведь не в лес?).

Я выхожу последним. По привычке, тайком кладу в кармашек рюкзачка на спине девушки с каштановыми волосами, зелёный листик со стихами и конфету.
Мне ещё долго нужно пешком идти до леса.
Похоже на мою жизнь..
Вечереет (люблю это слово: вечер реет..).
Небо покрывается лёгкими мурашками звёзд, словно оно вспомнило о чём-то прекрасном и нежном.
От этой красоты, мурашки и у меня на плечах. Касаюсь их рукой на правом плече и улыбаюсь, вспоминая любимую мою, её нежные плечи: боже.. как я любил целовать мурашки на её милых плечах! Словно смуглое небо целую и первые, лёгкие звёзды..
Хорошо и чуточку страшно, одному, в сумерках входить в лес.

Вот чудесный каштан. А вот замечтавшийся на ветерке, клён. А вот и тот самый таинственный куст: здраствуй, мой родной! (это не ошибка: именно — здраствуй. Я так говорил только моей возлюбленной: 4 согласных подряд — это тесно и душно для чувства. Слово задыхается.. порой и отношения задыхаются от сутолоки «согласных». Я люблю иногда нежно раздевать слова, словно.. бретельку тихо снимаю с плеча слова и оно смущённо улыбается, обнажённое, смуглое).
Я улыбаюсь и сажусь возле куста. С глупой и счастливой улыбкой глажу ладошкой, прохладную, мягкую травку возле него, молитвенно склоняюсь к ней лицом и целую, закрывая глаза.
Ложусь в траву на спину и смотрю на звёзды в листве: они словно нежная часть дерева и по своему шелестят на ветру, тихо мерцая.
Моя рука, сама собой, словно мечтая о чём-то, гладит травку..

Так что же такого в этом таинственном кусте? Что с этой травкой? Где же.. разврат?
Всё просто. Весной, я и любимая гуляли в этом лесу.
Ах, моё смуглое счастье! Её карие локоны слегка вспотели и живописно протянулись возле её милых щёчек, едва касаясь плеч (когда любимая счастлива, у неё цвет глаз из простого «чайного», становится именно таким, неземным, как намокшее крыло ласточки на вечерней заре).
Любимая была в своей белой.. чеширской маечке (так и норовит с нежной улыбкой исчезнуть, обнажая то пупочек, то милую смуглую грудь..).
С улыбкой нимфы, любимая провела рукой по моему лицу и сказала, что ей нужно «на свидание с кустом», и зашла за него, нежно, тоже, как-то чеширски, исчезнув в нём, словно бы став кустом и его тихим шелестом с лесу.
Куст сказал мне, чтобы я не подглядывал.

Я ощущал себя нежным Паном, играющим в прятки с нимфой в русском лесу.
Стало невыносимо ждать (прошло 3-4 секунды). На цыпочках я стал красться к кусту.
Милая моя сидела, словно мечтая о чём-то, смотря на небо. В японскую эпоху Кинсей, любили изображать женщин и мужчин в такой кроткой позе «любования». Любование луной — цукими. Мой милый астроном..
Люди в такие моменты, особенно на природе, нежно-ранимые, безумно-трогательные.. сплошная душа.
Подойдя к кусту и наклонившись, я сказал шёпотом: как же я тебя люблю!
Куст весело вскрикнул и превратился в прекрасную смуглую женщину с удивительными глазами, цвета крыла ласточки: любимая обернулась ко мне совсем как Царевна-лебедь на картине Врубеля..
Я залюбовался, ноги сладостно подкосились, я упал на колени в траву и мои губы сами собой прошептали ещё раз: как же я тебя люблю!!

После расставания с любимой, у меня остались лишь её милые фото.
Даже её чудесного, милого голоска у меня больше нет: зато есть тень её голоса — письма.
Ночью, я их нежно целую и мне кажется, что я целую её милый голос.
Но мне этого мало! Мало в моём аду!!
Мне хочется как бы причаститься её телом и душой.
У каждого из нас есть свой Эдем воспоминаний, где душа и тело почти неразличимы в своём блаженстве.

Воспоминание о том счастливом пребывании в лесу, где она словно нежно спряталась от меня, как нимфа, за куст.. грустно слилось в моём измученном сердце с ощущением её утраты.
Я и по сей день бессознательно ищу её, милую, в тихом шелесте листвы в парке, в вечернем дожде возле одинокого фонаря, в пронзительном полёте ласточки или в стихе Перси Шелли, Марины Цветаевой: кажется, что она, нежная моя, спряталась в красоту мира и вот-вот выйдет со своей чудесной улыбкой и обнимет меня и утрёт мои слёзы своими губами.
Разумом я понимаю, что это невозможно. Как разумом понимаю и то, что бог невозможен в этом глупом мире...
А сердце, словно ребёнок, чувствует возможность бога в красоте мира, чувствует, что любимая, хоть капельку, но всё ещё любит меня.

Я лежу в вечернем лесу возле куста.
На моих глазах блестят слёзы. Я глажу травку и время от времени поворачиваю лицо и целую её.
Вот, в траве нашёл ягодку, и, как причастие, положил её в рот, блаженно прикрыв глаза, прошептав милое имя любимой (кажется, что причастился именем её).
Как-то само собой, стало думаться о чём-то вечном.
Любимая однажды рассказывала, как во времена гонения на церковь, монахи в лесу причащались алыми ягодками.
И мне вспомнилась дивная мысль Сергея Булгакова, русского философа-священника Серебряного века, влюблённого в чудесную поэтессу Аделаиду Герцык.
Он где-то писал, что после распятия Христа, капельки его крови упали на землю, и сама земля, всё-всё на земле, всё земное, стало живой чашей Грааля.
Вся земная, милая плоть, и ягодки алые, и добрый хлеб и вино и пища земная и губы любимого человека.. всё, всё стало причастием умершего бога, ставшего частью природы и светом её.
Я лежал в траве и слёзы светло дрожали на моих ресницах и в горле.
Нашёл ещё одну ягодку и медленно положил в рот.
Перевернулся на правый бок, прильнул губами к ласковой прохладе карей травы и заплакал в голос.