Бессонница сердца

У меня есть тайна. О ней никто не знает, даже любимая женщина.
Я — вор. Правда, не совсем обычный.
Я не знаю, кто я. Не помню своего прошлого.
На моём левом плече есть тату — чёрный ворон, а на правой руке, цитата из Марины Цветаевой: легче нести небо на плечах (Атлант), чем в груди (любящий).
Мне снятся странные сны: рай и звёзды.
Их нежный свет словно бы примят, как весенняя трава и я лежу в мягком сиянии, упав спиной в свет.
А ещё мне снится… что я убивал людей. Стрелами, пронзая их в самую грудь.
Однажды рассказал любимой такой сон. Она обняла меня и с улыбкой сказала, что я — Амур.
Мне иногда снится, что все выпущенные мной стрелы, словно ласточки по весне, в синеве, летят обратно, и каждая стрела вонзается в меня.
Словно святой Себастьян на картине Гвидо Рени, я привязан за руки к постели (кем? женщиной? мужчиной?) и пронзён множеством стрел.
В постели растёт трава и я лежу в ней, высоко над землёй, в синеве, пронзённый медленным светом.
Свет как бы растёт из меня, как трава по весне.
Оперения стрел, волнуются на ветру, подобно спелой пшенице…

Ночью я истекаю снами, как кровью.
И воспоминаниями, этой лазурной кровью души.
Я не знаю, не помню, кто я, но когда я лежу в постели с любимой и она спит, мне чудится, что к постели, в ночи, прихлынул шум океана, и птицы летают в нашей спальне.
А любимая спит и не видит ничего… не видит мою душу, истекающую любовью и снами.
У любимой — тёмно-зелёная пижамка, похожая на вечернюю листву.
Я люблю рукой словно бы раздвигать этот зелёный сон листвы: открывается белая грудь и тёмно-розовый сосок, словно цветок сакуры в сумерках.
Любимая спит, а я целуюсь с цветами сакуры где-то на берегу океана, словно Пан, который догнал свою нимфу, превратившуюся в лиловое деревце и с грустью целует её… словно у могилки, над которой расцвела сакура.

Если облизнуть палец и поднести под носик любимой, можно коснуться её дыхания, словно души.
Нежно наматываю на палец её тёплое дыхание, словно локон…
Я люблю играть ночью с волосами любимой, её милым дыханием.
Я словно припоминаю что-то важное, вечное.
Подержишь влажный палец у губ любимой (дышит ртом, особенно когда приболела), закроешь глаза, и нежно кажется, что меня нет, я — веточка дерева в ночном лесу.
Тихо падает снег на веточку, покрывая её ровным слоем тишины, белизны.
Двинешь пальцем, едва коснувшись губ… словно какой-то неведомый и прекрасный зверёк промелькнул по веточке и снег осыпался в темноту, не менее нежно, чем пыльца с крыла мотылька.

Люблю поднести руку к своему лицу в ночи.
Она становится неземной и нежной, пропитанная дыханием любимой.
Она словно сквозится голубоватой тишиной, как листок поздней осенью.
Люблю целовать дыхание любимой в ночи, задремавшего в моей руке, ставшего её нежной частью.
И как мне сказать любимой, что я — вор, и возможно, убийца?
Ночью я похитил её дыхание, словно редкий цветок. Ах, подснежники дыхания любимой…
На стене висят часы. Тишина почти осязаемая, словно только что в комнате выпал снег и затих.
Часы похожи на ангела. Они словно упали спиной времени, в белое безмолвие снега, и «делают» ангела, расправив руки стрелок — вверх, вниз…

Время улыбается, как ангел, бесприютный, но счастливый: вся красота мира — его дом.
Времени больше не стало. Время стало красотой этой ночи, чеширской красотой медленно падающего снега за окном, дыхания любимой…
Не могу удержаться: облизываю свои губы и словно ангел, влюблённый в земную женщину, приникаю к её приоткрытым губам, сладостно близко, на расстояние дыхания, на расстояние души… и ощущаю на своих губах ласковую прохладу её дыхания, словно её дыша медленно входит в меня.
Я ворую душу любимой…
Сейчас я встану с постели и унесу её с собой, в ночь и шелест снега.
Тот ласковый, неслышный шелест, который чувствует только влюблённый: словно поднялся ветер в ночи и листва мигает белой изнанкой своей, таинственной, как обратная сторона луны.

Неслышно, как снег за окном, я одеваюсь ночью у постели.
Любимая спит и чему-то улыбается во сне.
Часы тоже улыбаются на стене. Чеширские часы.
Ухожу. Меня нет. Снег идёт за окошком куда-то...
У снега в городе, бессонница.
Куда я иду? Куда и снег: к женщинам, мужчинам…
Я люблю проникать ночью в чужие дома. Спящие дома.
В этом есть что-то спиритуалистически-сексуальное.
Я иногда люблю будить любимую, целуя её внизу живота, нежно входя в неё, спящую, тихую, вечную…
Словно занимаюсь любовью с самым чудесным и таинственным, что есть на земле — сон женщины.

Мне нравится наблюдать, как сквозь сон и плоть, цветут подснежники женского дыхания, и она нежно оживает, так невесомо и пронзительно-нежно, как не снилось и «Весне» Боттичелли.
Нет ничего нежнее женских губ, сонных, бесконечно доверчивых, как первые цветы в Эдеме по весне: Третий день творения, это весна в Эдеме…
Что-то в нас бессознательно хочет вернуться в это дивное время.
Ах, эти женские уста, когда женщина просыпается от секса, от любви: просыпается для любви!
Почти рождение Евы, нежно подсмотренное сердцем: женщина рождается у тебя под сердцем… и цветёт.
И нет ничего более невесомого в своей ласковой неге, чем взор женщины, открывшей глаза от нежных объятий.
И почти не важно, какие глаза у любимой: карие, голубые… словно ласточка влетела в комнату, ставшей раем.
Комната-рай, зацветшая сакурой поцелуев.

Собственно, я так и познакомился с моей любимой.
Это было в апреле, я проник ночью в её дом, через окно.
Она спала… как ангел, в своей лиловой пижамке.
Я не совсем обычный вор. Как я уже говорил, я не знаю, не помню, кто я.
Но меня тянет ночью, к женщинам.
Не совсем верно высказал мысль: меня тянет к спящей девственной красоте и тайне души.
Я могу ночью уехать от любимой и… пойти в парк.
Сесть на лавочку возле одинокого фонаря, похожего на бесприютного, отощавшего ангела (или на заблудившийся призрак жирафа из стихотворения Гумилёва?), и смотреть, как тихо падает снег.
Я просто любуюсь на снег и читаю ему свои стихи.
Есть в этом тихом мерцании снега у фонаря, что-то вечное, звёздное, что-то от тайны женской души.

Закрою глаза, подниму лицо к небу… свет фонаря лилово целует мне веки, снег целует полураскрытые губы… целует стихи на моих губах, как подснежники, а они целуют красоту ночи, отдаются ей целиком, без остатка, как женщина в любви, нежно забывая самое себя, становясь на миг тем, куда бьётся её сердце — в природу, в руки любимого, в звёзды…
Нежнейший, райский разврат в парке: поцелуи снега, света фонаря, стихов, губ моих и ночи… и всё это блаженно становится одним целым, той тайной, которую мы бессознательно ищем в любви, когда за нашими плечами словно бы всходит полнолуние крыльев.

Такое полнолуние крыльев было и у меня, когда я впервые увидел как спит моя любимая…  тайно проникнув в её дом.
До этого момента я побывал во многих домах женщин, и даже мужчин.
Не знаю, зачем тянуло к ним. Душа что-то искала. Хотела что-то вспомнить…
Но лишь увидев любимую, в её лиловой пижамке, я влюбился, я словно вспомнил что-то главное и обрёл дом для своего бесприютного сердца.
Боже, её лиловая пижамка… словно сакура зацвела в постели.
Это было настоящее чудо.
Мне хотелось сделать для неё что-то нежное.
Той ночью я написал для неё стих на листочке и оставил у её подушки.
Словно свою душу положил на её постель.
Душа легла рядом с ней, с её лицом и дыханием.
Душа не спала. У моих стихов, как и у меня, ночью бессонница.

Меня уже не было в доме, а моя душа лежала рядом со спящим ангелом и смотрела на её милое лицо, ощущала её сонное дыхание.
Стих, словно ребёнок, проснувшийся раньше мамы, смотрел на неё, как на чудо, смотрел на медленно падавший снег за окном, на чеширскую улыбку часов.
Робко коснулся пальчиком её губ и тихо улыбнулся, словно цветок расцвёл возле мамы.
Женщина спит, а на постели, тихо, один за другим, цветут цветы…
Разве не чудо?
Женщина утром открывает глаза и ребёнок радостно кричит, касаясь её не то что ладошкой — душой: мамочка проснулась! Я тебя так долго ждал, родная!

На следующую ночь, я снова пробрался в окошко любимой, через балкон, как Ромео, и снова любимая спала, словно ангел.
Налил на кухне вина в бокал. Подошёл к постели… и просто любовался ею, словно на черновики Боттичелли.
Каштановые волосы, словно нежный вечерний прибой, касались лица женщины, лежащей на лунно освещённом пляже.
Я не понимаю, почему все художники, как сговорились, пишут Афродиту в образе женщины выходящей из волн.
Нет, Афродите, любви, идёт именно этот трагический образ женщины, лежащей почти обнажённой, на пляже, после кораблекрушения.
Я стоял посреди комнаты и любовался на самую прекрасную женщину и… тихо плакал.
Не было сил стоять. Я опустился на колени и плакал: есть в тайне слёз какое-то последнее доказательство души, рая, словно ангел порезал запястье и истекает бессмертием…
Так и лицо моё, словно запястье ангела, истекало душой..
Я не мог остановить слёзы, как не мог остановить в себе движение души, память о вечности — любовь.

В сумерках утра я написал стих и оставил рядом с подушкой женщины, у карего прибоя её волос: так к берегу прибивает бутылочку с письмом, с молитвой души, о помощи.
Я скрылся. На столике стоял бокал с недопитым красным вином, похожим на сердце…
Через несколько дней я снова пришёл к ней ночью… словно лунатик.
Мой смуглый ангел спал в постели.
Но что-то неуловимо изменилось в спальне.
Чувствовалось, что здесь был мужчина.
Должно быть, ночевал и ждал меня… с револьвером.
Я подошёл к книжной полочке.
Ночью, корешки книг волшебно блестят в лунном свете, словно на перроне, одинокие души, дожидающиеся поезда в рай.
По полочке с книгами, можно многое сказать о человеке.
Словно обнажённая душа, она невесомо парит над полом, совсем как влюблённая женщина в постели, в фильме Тарковского — Зеркало.
На книжной полочке живут наши страдания, мечты и сны, любовь.
Не полочка, а далёкая планета, населённая таинственной жизнью.
На этой планете, в изгнании, жили Ромео и Джульетта, «Ворон» Эдгара По, Мастер и Маргарита, Маленький принц, Кэтрин Эрншо из Грозового перевала и «Демон» Лермонтова.
Я ласково погладил сонные корешки книг, словно душу женщины и снял с полочки томик Цветаевой.
Стал листать в лунном свете, и вдруг, во тьме, заплечный, робкий голос:

- Вы вор? Не убивайте меня, пожалуйста…

- Я не собираюсь вас убивать, не переживайте.
Хорошая у вас книжная полочка. С такой хоть на луну…

- Вы что здесь делаете? Вы… сумасшедший?
Зачем вы взяли мою книгу?

- Я люблю книги. И вас… люблю.

- Вы приходите ко мне по ночам. Это ведь вы? Зачем? Почему вы ничего не тронули?
На столике было моё кольцо, с камушком…

- Видели бы вы, какая вы красивая, когда спите.
И сейчас в постели, невероятно красивы.
Так трогательно прижали колени к груди под одеялом…
Они похожи на белые крылья, растущие у вас из груди.

- Вы точно сумасшедший…

- В некотором смысле, да. Я люблю вас. Возможно я вас искал всю свою жизнь.

- Вы мне писали стихи. Очень красивые. Вы поэт?

- Я не знаю, кто я. Знаю одно: моя жизнь была бессмысленна и пуста, моё бесприютное сердце летело в мире, как осенний листок, и вот теперь, увидев вас, я словно что-то вспомнил.
Я люблю вас, и всё остальное, не имеет больше значения.
Если бы сейчас за окном наступил конец света, я этого даже не заметил бы. Так сильно я вас люблю.
Выходите за меня замуж…
Я вам кольцо принёс, смотрите. Хотел оставить его рядом со стихом, у вашей подушки…

- Вы точно сумасшедший.
Может быть вы сумасшедший поэт? Вы не убежали из клиники? У вас странная одежда. Вы во всём белом...

- Мир безумен, и у него всё хуже получается скрывать это. Из него не убежать, даже если умереть. Я пробовал.
Можно я у вас возьму почитать томик Цветаевой?
В вашем томике есть редкая поэма — Ангел на площади.
Я её нигде не мог найти.

- Хоть вы и странный, но с вами как-то уютно душе.
Есть лица, как случайно открытая книга где-то на середине, прочтёшь всего строчку-две, и словно сердце погладили.
У вас красивое лицо, но грустное. Грустная и бесприютная красота…
Прочитайте мне ваш стих.
Вы ведь пришли со стихом?
Знаете, я думала, что схожу с ума. Эти ваши стихи в постели, бокал вина на ночном столике…
Сначала я перепугалась, потом думала, что схожу с ума, потому что мне всё это уже снилось не раз.
Потом я стала думать, что у меня дома поселился... нежный призрак.
Я даже вызывала священника и он освятил квартиру.
Сказал, что вы больше не придёте…
После этого у соседки муж ушёл.
Забавно, правда? Он вёл странную, почти призрачную жизнь. Она страдала…

- Хочется верить, что я не призрак.
Я присяду на постель, вы не против?

Той ночью, я ей прочёл много своих стихов. Наши души сблизились. Она мне рассказывала свои дивные сны и что-то из детства…
Странно было прийти к ней на следующий вечер, через дверь.
Не привык я входить в двери.
Есть в них что-то безумное. Меня пугают закрытые двери. Словно квартира страдает странной болезнью сна, и может заснуть в любой миг и бредить человеком или тишиной, пугаясь их.
Словно все двери мира впали в летаргический сон и люди заперлись друг от друга, от бога, ангелов, красоты мира…
Мне кажется, конец света начнётся с того, что все двери мира, разом — откроются, просияв как осенняя трепещущая листва.

Так куда же я иду в ночи? Любимая моя спит… а я иду к другой женщине.
Точнее, не совсем к ней. Просто из её окна на третьем этаже открывается неземной вид на рассвет.
Из окна видно жёлтый, как осень, дом, в пять этажей, словно нарочно построенный для рассвета.
Над его крышей робко всходит заря, красная, как вино, и узкая, как полоска света под дверью в детстве, когда я спал, а за дверью, слышались счастливые голоса мамы и папы, тихий смех…
Я стою в чужой комнате, где спит чужая мне женщина и смотрю на зарю.
Она словно молится: свет припал на колени.
Вот, окошко в доме напротив, зажглось. Кто-то проснулся.
Душа проснулась для любви, или страданий. Для жизни…
Окошко зажглось в темноте так робко… словно заря зажгла и поставила свечку.
В сумерках утра, звёзды так кротко и тихо светят… словно их погладил кто-то одинокий и навеки несчастный.
И снова слёзы на моих глазах. Красота рождает душу и слёзы.
Я вот-вот вспомню что-то важное… вспомню, кто я.
Молодая женщина в постели тихо плачет. Плечи её вздрагивают в лунном свете. Она смотрит на меня и шепчет чьё-то имя.
Это моё имя, я вспомнил его…