Уснувшие в цветах (история из жизни)

- Смотрю на тебя уже 10 минут.
Милый, о чём ты думаешь? Ты словно спишь с открытыми глазами и совсем далеко от меня.. в облаках. Вместе с ласточками.
Знаешь, ты так интересно моргаешь, когда о чём-то задумаешься: ресницы что-то шепчут…

- А хорошо лежать в цветах, правда?
Словно цветы чуточку и нежно, думают о тебе, касаются твоего лица, рук… и тебя словно нет, ты мысль цветов о ком-то.
Смотри: Поднимаю руку над лицом, и улыбаюсь ей, как цветку.
И так пронзительно хочется эту руку кому-нибудь подарить, пусть даже это будет грустно улыбнувшаяся незнакомка на улице под одиноким зонтом...

- А я?

- И ты, конечно. Ты в первую очередь. Я просто замечтался о цветах и руках.

- Странные у тебя мечты. Если бы не знала тебя, я бы чуточку обиделась.
Так ты хочешь мне подарить свою руку?

- И губы. Сны свои я бы тебе с удовольствием подарил, или память о детстве: это лучше и нежнее цветов, это… навсегда.
Помнишь, мы однажды договорились встретиться во сне? Назначили друг другу свидание во сне…
Мы были в разных городах, но легли в постель, ароматные и чудно-нарядные, с блаженной улыбкой (ты чуточку опоздала, как и положено женщине).

- И тебе приснилось два сна о нас, а мне… ни одного.

- Ты тогда ещё так обиделась на меня, словно я своровал твой сон. Милая…
А потом, словно Джульетта, взяла в постель моё письмо, в котором я описал свои сны, и приникла к нему губами перед сном… и уснула.

- Это было похоже на рай. Мы были в разных городах, но в моей постели была я и твой сон.
Я переспала с твоим сном, милый.
Дай мне свою руку. Даришь мне её? Как цветок… цветок со шрамиком.

- Дарю.

- Навсегда?

- Навечно. Как цветок из Эдема, как душу…
Приложи мои пальцы к своим губам: слышишь, как там бьётся сердце моё?
Сердце, на кончиках пальцев… на кончике мира, пера. Для тебя одной.
Делай с ним что хочешь — оно твоё.

- Когда мы недавно поссорились, я думала о тебе и резала на кухне яблоко для пирога. Задумавшись, чуточку выпав из мира, я сильно порезала указательный палец на левой руке. Вернулась в мир вместе с болью и мыслями о тебе. Я ощущала тебя, как мою нежную боль на кончиках своих пальцев, в пульсации крови, словно моё обнажённое сердце держала в своих пальцах... я тогда не решилась войти к тебе в комнату. Постояла у закрытой двери и ушла, приложив палец к губам. Ушла с сердцем своим.
Хочешь, порежу палец и дам тебе сердце своё на ладони? Ты мой сон на ладони…
Как там у Джейн Остен? — шрамы напоминают нам, что прошлое не было сном.
Так о чём ты думал?

- Дай мне свою ладонь. Я напишу на ней пальцем, а ты угадай.
Только не подсматривай.
Ну что? Что чувствуешь?

- Ты что-то то нарисовал, да?
Вроде чувствовала, два колёсика, руль… это велосипед?
Когда мы сюда ехали, ты склонился передо мной, сидящей на велосипеде, словно рыцарь, и поцеловал мою левую коленочку закрыв глаза, и с улыбкой сказал… что велосипед напоминает тебе очки… ангела, а моя левая коленочка… носик, ангела.
Я угадала? Ты нарисовал велосипед?

- Почти. Я написал… люблю.

- Так ты думал о любви? О нас?
Ты мне сейчас… признался в любви?

- В велосипеде.

- Ну перестань. Значит, у нас всё серьёзно?

- Разумеется. Не видишь? В цветах лежит одно сердце моё и смотрит в небо.
Меня нет. Тела — нет: руки, губы, глаза мои, лёгкие, которыми я вдыхаю запах твоей подмышечки, когда ты спишь утром, ноги мои, которыми я шёл к тебе всю мою жизнь, словно шёл до луны, пешком: всё это принадлежит тебе.

- А сердце в цветах?

- И оно. И цветы в том числе.
Хочешь… сорви моё сердце.

- Можно.. я губами?

- Нужно.

- А теперь ты угадай, что я напишу губами… язычком, на твоей груди.

- Щекотно и как-то… блаженно. Представил, что моя грудь — это раскрытая, белая ладонь ангела, и по ней кто-то водит пальчиком и гадает.

- Хочешь, предскажу нам вечность и крылья?
Ну что, что я написала?

- Почтальон едет на велосипеде по цветам, далеко за городом, чуточку пьяный, потому что получил письмо от ангела.
Он падает в цветы, расправив руки крестом. Смотрит на ласточек в синеве, а рядом проходят влюблённые мужчина и женщина и грустно смотрят на него, даже осуждают, и ничего то они не поняли…

- Ну перестань, я серьёзно.

- У твоего язычка — почерк ангела. Чуточку пьяного. Тёплый, милый почерк…
Я хотел бы стать книгой, на которой бы ты написала всю свою жизнь, а потом тихо закрыла бы её и оставила меня в темноте, на столике, у раскрытого окна в сирень и звёзды, думать о тебе, о тебе одной в целом мире…

- Говори уже, не томи. Что я пожелала?

- Сделать тебе минет?

- Дурачок… Ну причём тут минет? Ты всё испортил…

- Да я просто задумался о теле женщины, как ладони ангела. Задумался о её линии… сердца, где оно кончается. Хотел погадать.
Ты знала, что во Франции 19 века, минетом называли нежную щекотку поцелуя на шее женщины? У мужчин были маленькие усики… Faire des minettes.
Поцелуй, словно кошка, на залитом лунным светом, карнизе плечей.
Но потом, эта своевольная кошечка стала гулять по всему женскому телу. Как лунатик в ночи.
И так стали называть кунилингус.
Затем снова что-то случилось, и слово, чеширски улыбнувшись, почти исчезло, перевернулось, поменяв свой пол.
Minette… кошечка.
Ты знаешь… что по меньшей мере 200 лет уже никто не говорил женщине этих невинно-ласковых и робких слов: хочешь, я сделаю тебе минет?

- Опять твои шуточки… бисексуала.
Ты серьёзно?

- Про что? Что улыбаешься?

- Ну… про Францию, и т.д.

- Да, и т.д.
Так что, милая, хочешь?

- Хочу.

- Почему ты так засмущалась и подобрала колени к груди?

- Помнишь, ты мне рассказывал, что когда подростком мастурбировал, то испытывал экзистенциальное чувство стыда?
Тебе казалось, что ночью, у твоей постели, стоит твоя недавно умершая бабушка и смотрит на тебя с грустью, качая головой, а рядом с ней сидит твоя умершая собака Онегин, но она не грустила и не осуждала тебя, а была тебе рада, но робко смотрела на бабушку и боялась запрыгнуть к тебе в постель.
Она только улыбчиво виляла хвостом на полу… и ангелы грустно замирали у тебя под потолком в уголке, как летучие мыши…

- И к чему ты это вспомнила?

- У меня похожее чувство, но в ином плане.
Ты… так часто описываешь в своих историях наши чувства, разговоры, даже наши занятия сексом, что мне кажется… что и сейчас, мы не одни здесь в цветах, вдалеке от города: тут прозрачно и тайно присутствует много людей… как совсем мне незнакомых, так и тех, кого я знаю, кто знает меня, и меня это смущает.
Да и их наверно…

- Перестань, родная. Никого тут нет. Никто на нас не смотрит. Ласточки ныряют в синеву с разбега, как школьники в речку с обрыва, пахнет незабудками… и тобой.
Можно… я опять это сделаю?

- Ты про горлышко моё? Странный ты, и милый.
Хорошо, давай.

- У меня мурашки каждый раз по телу, по сердцу, когда я касаюсь губами твоего горлышка.
Я словно слушаю губами тебя, твою душу.
Горлышко женщины похоже… на запястье ангела.
Люблю слушать губами, как ты, почти не открывая губ, неслышно, тепло и прозрачно, шепчешь мне что-то нежное.
Почерк сердца и шёпота, словно разный, словно я стою в ночи под дождём и одиноким фонарём, похожем на какое-то загрустившее существо Эдема или из сна Гумилёва про озеро Чад: я получил письмо от ангела, и вот, читаю его, пытаюсь прочесть, но строки размыты, не то дождём, не то слезами моими, и раненая синева строк так трепетно дрожит на моих пальцах.. как ласковый просвет неба между туч, после дождя.

- А ты вчера письмо ангелу написал сам… мне. Милый стих, в котором ангел волочит по грязным лужам свои крылья и идёт на свет моих колен и замирает у них без сил со слезами. Спасибо что рассказал… о своём падении.
А что тебе ещё нравится в моей шее?

- Люблю слушать и как ты кушаешь яблочко, пьёшь что-то… и просто прильнув к горлышку губами, ушком или пальцами, слушать тебя с наслаждением, с каким не слушает влюблённый астроном сигнала с далёкой звезды.
Но больше всего обожаю слушать губами твою слюнку. Просто слушать, ушком или губами, как ты глотаешь её тихо, почти совсем забыв про меня, словно ты спишь.
Никого нет, лишь ты, я, и слюнка твоя. Романтика…
Почти как в раю. С тобой и рая не надо.

- Ты почему мне сегодня опять не приснился? А я тебе снилась снова, я права?
Я чуточку странная, да? Ревную тебя к себе, во сне..
Быть может это было первой ссорой в Эдеме: Ева ревновала Адама к себе же в его снах…
Ты воруешь мои сны, коварный, словно яблоки в саду Гесперид.

- Знала бы ты, какие мне снятся порой сны о тебе…
Тогда ты очень странная, и раскрепощённая, если мои сны — это твои.
Я иногда сам смущаюсь своих снов и не всё рассказываю тебе.

- Почему? Я хочу, чтобы ты мне рассказывал все свои сны. Всего себя. Я хочу… чтобы ты был мой. Целиком.
Знаешь… когда мне не спится, я лежу в постели и думаю о нас.
У наших сердец, писем, нежных и странных, тоже ведь, что-то вроде бессонницы.
Так вот, мне однажды подумалось (почему так сладостно думается и мечтается, когда идёт дождь за окном? Падший дождик.. почти как ангел. Словно сердце пытается что-то вспомнить), что если один человек будет рассказывать другому все свои сны, то между ними случится… не знаю, что-то случится. Или любовь, или душа.
Ты ведь меня пленил… своими голубоглазыми стихами.
А что есть стихи, как не сны сердца? Чёрно-белая лента кадров какого-то документального кино о Рае и Аде.
Милый… я ведь снилась твоим стихам, ещё до того как мы познакомились?

- Снилась. И когда я умру.. ты будешь им снится и мне, даже если я стану цветами, вечерним дождём у одинокого окна…
А я точно тебе нужен… целиком? Со всем томлением нежности по тебе, томлением света и тьмы?

- Да, весь. Целиком. Хочу увидеть полнолуние твоих снов и сердца.
Ты мне как-то сказал, что именно со мной.. ты впервые потерял девственность сердца, и оно нежно закровоточило на смятых простынях наших писем.
Помнишь тот удивительный вечерний август, почти цветаевский: небеса моросили звёздами...
Мы сидели с тобой на крыше, как два нежных лунатика (когда лунатики встречаются на крыше… это не менее редко, чем сигнал с далёкой звезды или прекрасный стих), и наши души так блаженно распахнулись друг другу.
Мы тогда очень много рассказали друг другу о шрамах прошлого, и своих тайных желаниях…
Ты так ласково и глубоко, тепло, вошёл в меня, а я — в тебя, что такого не бывает даже в сексе, а секса у нас с тобой тогда ещё не было.

- Если бы я рассказал тебе все сны о тебе, ты бы три дня не смогла уснуть, простёртая в постели, пурпурная и смущённая смотря со странной улыбкой на улыбающуюся люстру на потолке.
Дождик тоже не смог бы уснуть у твоего окна… любуясь тобой.
Понимаешь? Ты одна… можешь заменить мне и женщин и мужчин?
После того, как я встретил тебя… не стало женщин и мужчин. Произошла какая-то райская эволюция, пока люди спали.
Дарвин озяб в раю на заре и с улыбкой, по детски, подтянул крыло к плечу и лицу, словно одеяло.
Нет больше повода для ревности, для сравнений, ссор…
Есть ты, ты одна в целом мире, и есть женщины, одинокий забор у старого, одичавшего яблоневого сада, заросший диким виноградом, есть цветы, странно проросшие на краю крыши дома, улыбнувшиеся звёздам, своей ранимой синевой, есть дождик, шепчущий что-то по окнам ещё спящих людей, есть озеро Чад, есть мужчины и ласточки на заре…
Всё это единый, ласково-равнодушный, бесполый пейзаж, словно за плечами людей на картинах Леонардо.

Я хочу и могу любить только тебя, одну тебя в целом мире, словно до тебя и не было ещё женщин на земле, и все стихи Петрарки, Шелли, Гумилёва, Есенина… были лишь предчувствием и томлением по тебе.
Оглянись, родная… все века, словно ласковые и сорванные цветы, лежат у твоих милых ног.
Лиловая пена цветов, целует твои милые ноги, и ты, Афродитой, присела к цветам и ласково гладишь их, гладишь сердце моё… мои сны.

- Милый… обними меня.
Выключи солнце, века позади нас, погаси, выключи свет на страничке, где будешь писать обо всём этом, и иди ко мне.
Пусть ангелы, люди и звёзды, смотрят и завидуют нам.