Голоса во тьме

​Ангел лежит за окном в вечерней траве.
Упал без сил и не может подняться. Люди проходят мимо, говорят о чём-то, грустят, улыбаются.
Кажется, что ангел истекает кровью голосов.
Два голоса, мужской, и женский, прислонились к тёмному окну, словно ладони души.
- Похоже на ангела, правда? Почему люди его не замечают?
Или они видят только машину с включёнными фарами?
Свет, словно два уставших крыла, протянулся в зелёной зоне и лёг в цветы.
Цветы поздней осенью, вечером, светятся асфоделиями…
Накрапывает косая тишина, белизна первого снега, но снега на цветах нет: ангел лежит.
И что с того, что здесь проходит теплотрасса? Здесь ангел лежит без сил…
- Выключить свет фар?
- Не надо. Кажется, что машина стоит на месте, а мир несётся сквозь осень, зиму и звёзды, бог знает куда.
У меня сердце также остановилось, а тело бессмысленно светит куда-то в природу, живёт, иногда улыбается, говорит…
Иногда говорит словно бы… комната, в которой никого нет.
Лежу в постели, смотрю в потолок и перебираю руками складки простыни: морщинки нашей постели…
Боже мой! Как состарилась она за эти дни!
Я часто путаю в сумерках себя и её, и тогда мне слышится, как плачет постель. Я робко глажу её и тоже.. плачу.
Плачу и смотрю в уголок нашей комнаты, а там… обрывается мир.
Там нет стены, нет звёзд и осень словно бы потеряла свой вес и листва заметает планеты и звёзды.
Что-то страшное случилось в уголке комнаты, словно солнце, нарисованное детской ручкой в углу листа, погасло.
Мысленно провела слезами рваную линию вокруг этого уголка комнаты.
Когда пересекаю её, затаиваю дыхание, словно там кончилась атмосфера и нет воздуха.
Там звёзды светят зачем-то.
Наша комната дала течь, как лодка, и звёзды с ночью хлынули в комнату.
В темноте, в пене пеней и безмолвия, плавают вещи: мой бокал, книга, детская игрушка…
Закрываю глаза веками (плавающее ударение. Иногда кажется, что закрываю глаза — векАми. Времени больше нет).
Руками закрываю лицо. Были бы крылья.. закрыла бы крыльями и руки на лице… для надёжности.
Мои ноги невесомо отрываются от пола. Я поднимаюсь к потолку.
Меня нет. Тела нет. Жизни — нет.
Сердце — пузырик с воздухом, замеревший в воде под осенним листом.
Ощущаю комнату во тьме одиночества и боли — как листву.
Наш дом вот-вот облетит багровой листвой стен, пола, потолка, обнажив синеву и крупные звёзды.
Я прижалась к потолку. Вот сейчас, сейчас… стены задрожат, как листва на ветру..
Прислушиваюсь к высоте: ты знал, что у нас соседи — ангелы?
Это не метафора. Ходят по комнате, крылья голосов, упавшие на пол, до шёпота, грустно волочатся…
Они разговаривают о нас.
Смутно различаю слова: ребёнок… солнце..  октябрь...тьма…
Плохо вижу слова. Да, именно вижу.
Потолок весь в голубоватой изморози тишины, словно окно.
Протираю рукой: на потолке сияют крупные звёзды. Так красиво… как в космосе.
Голоса слышатся ярче, но они говорят что-то страшное.
Зачем звёзды говорят так страшно?
Замолчите, звёзды! — кричу я им.
Чувствую, ангелы притихли. Голоса укручены до шёпота.
Надо мной, за потолком, голоса, словно газовый огонёк на плите: укручены до голубого шёпота света во тьме.
Асфоделиевые поля голосов надо мной..
Рою чернозёмную ночь потолка, пытаясь добраться до цветов и рая.
Пальцы кровят… бессонный ужас пальцев с содранными веками ногтей.
Снова рою ночь над собой.
Замираю на миг. Ангелы легли на пол и слушают меня.
Слушаю, как ангелы слушают меня, слушаю тишину звёзд и плачь ангела.
Закрываю лицо дрожащими руками.
Руки — в крови, чернозёме ночи и безмолвии звёзд.
Кричу с высоты на Землю, туда, где ты и наша жизнь.
Ты входишь… а меня в комнате нет. Никого нет.
Лишь сердце моё бессильно бьётся в уголке потолка, словно осеннее солнце, нарисованное детской ручонкой.
Мне стыдно сказать тебе, что я — здесь, рядом, в уголке потолка.
Просто горе и боль сделали меня странной, лишив меня тела, веса, жизни…
- Прости меня, родная, за этот безумный, страшный мир.
Ты знаешь, я не верю в ангелов, но мне в последнее время снится странный сон, один и тот же.
Так настойчиво мне не снились сны ещё никогда.
Сон — как свеча в тёмном окне, когда идёшь по улице мимо деревьев: то скроется огонёк, то вновь проглянет.
Есть в этом что-то лунное.
Настойчивый почерк сна под наклоном, как в детстве… словно открылось окно и на свечу подул ветер… вечер.
Такой сон потрясает тем, что кажется более достоверным, чем жизнь человека, в горе: не на что опереться ни на что, в душе и в мире, и сердце облетает… снами.
Не в силах выдержать безумие мира, боль, которую он причинил тебе, и, что самое главное, не в силах найти оправдание этой жестокости мира, мне захотелось, видимо, наказать мир… изнутри.
Иначе бы боль во мне сошла с ума, не находя себе выход.
Мне снилось, что я — проснулся ангелом в раю, от слёз.
Рядом, в пене цветов, медленно плавали крылья, похожие на парусники в синеве моря.
На всех лицах ангелов, умерших когда-то людей, были улыбки и даже смех.
Мне это показалось невыносимым и даже безумным.
Я кричал им, чтобы они прекратили, что они похожи на эмигрантов, которые выбрались из ада своей несчастной родины — жизни, и теперь забыли, не хотят знать, что там страдают, умирают дети.
Недалеко от меня, на паруснике крыла, в синеве проплывали Достоевский и Набоков. Они грустно на меня посмотрели…
Достоевский был обнажён до пояса и на его груди был чудесный янтарный загар.
Казалось, что солнце устало, и, словно ребёнок, прижалось к нему, задремало, полузакрыв глаза и ласково улыбаясь.
Набоков, молодой и стройный, сделал мне жест правой рукой, и ещё один..
Это было так странно. Словно у него болела левая рука и он пытался плыть плыть ко мне одной правой рукой, желая сказать что-то важное.
Но я не хотел их слушать. Я их… ненавидел.
Удалившись глубоко в вечернее поле, я лёг в цветы и стал плакать.
В какой-то миг мне показалось, что плачут цветы, и даже — кричат.
Приблизив лицо к прохладным цветам и земле, я понял, что это кто-то плачет под цветами. Плакала женщина.
Я стал рыть посреди рая, яму. Рыл руками и крыльями: крылья стали грязными и тёмными, тяжёлыми.
Рядом проходили два смуглых ангела, и с ними рядом летел ангелочек, и они с грустью смотрели на меня, как на несчастного безумного.
Я вырыл очень глубокую яму, но никого не нашёл в земле.
Лежал в раю в глубокой, холодной яме и смотрел на тихие звёзды.
Голос женщины наполнял яму, словно тёмная вода.
Я захлёбывался голосом женщины, мои крылья бились о стены ямы и были похожи на пенные волны.
Похоже на безумие: посреди рая, в вечерних цветах, стоит белая ванна и в ней лежит ангел и тонет, захлёбывается.
Колени крыльев белеют из ванны..
Внезапно сон переменился.
Озябший, я шёл возле твоего дома под осенним дождём.
На моих плечах были тяжёлые крылья, словно промокшее пальто.
У меня был ясный план: я должен прийти к тебе, упасть на колени, и, обняв тебя потемневшими крыльями, попросить прощения за этот безумный мир.
В моём лице, перед твоими ногами, на колени словно бы упал целый легион ангелов.
Уверен, что в этот миг, в раю, все ангелы, сами не зная, почему, упали на колени, и зарыдали, закрыв лица сияющими крыльями.
Но это было не главное.
В своём сне… я, чувствуя вину не только ангелов, но и звёзд, шелеста листвы, осенней ночи, перед тобой, приставил дуло пистолета к своему виску, и, прошептав ещё раз — прости, на площадке, возле открытой тобой двери (жест объятия крыла), выстрелил.
Упав к твоим ногам, я обнял их белоснежным и тёплым прибоем крыльев.
Я видел, как из-за соседской двери, женщина наблюдала, затаив дыхание, за происходящим, не веря своим глазам и крестясь.
В сумерках площадки, мерцали пылинками, звёзды, грустно кружилась алая листва и лежал у ног женщины — мёртвый ангел.
Но самое удивительное было потом.
Словно дальний свет фар включили во тьме глубокого космоса.
Меня подхватили лёгкие, тёплые крылья; не мои, т.к. моих крыльев уже не было: я уже не был ангелом.
Мы летели среди звёзд и планет, шелестевших голубоватой, багровой листвой глубокого космоса.
Крылья бережно опустили меня в прохладные цветы.
Это не была Земля, и это точно не был рай, я это точно знаю.
В сумерках неба взошли две луны.
Звёзды мерцали так низко, блаженно-низко, что сердце касалось их красоты своими плечами, приподнимаясь к ним на цыпочках, зажмурившись.
Недалеко от меня был прекрасный грушевый сад, в котором находился наш дом.
Эта странная планета была заселена шелестом листвы, моим сердцебиением и твоим милым голосом.
Твой голос жил на 6 этаже. Вместе с тобой жили голоса детей.
Голоса, словно сияющие ангелы, проходили сквозь двери и стены, и тогда происходило чудо: голоса вырастали и жили самостоятельной, но странной жизнью.
Это были уже взрослые голоса.
Они порою светло смешивались с шелестом листвы за окном и мерцанием звёзд.
Некоторых голосов твой голос уже не различал в пейзаже природы, но свет природы продолжал что-то говорить и расти, как тень от качнувшегося фонаря, вырастающая выше деревьев и голубых этажей вечереющих окон.
Со стороны я ясно видел, как ты идёшь с ребёнком по саду. Мерцают призрачной листвой, блики машин и шум далёкого города: город находился далеко — вон на той маленькой звезде.
Голос ребёнка стал ангелом и красотой природы, и теперь он был неразрывно связан с тобой и оберегал твоих детей.
Когда ты шла по тропинке сада, грустно улыбаясь ребёнку, ты не видела, как над вами, улыбалась листва на ветру, как лист оторвался от ветки и робко поцеловал твоё плечо…
А потом ребёнок играл возле кленового кленового дерева с красотой алого листочка и на миг слышался как бы удвоенный смех ребёнка, словно играли дети, бегая по саду и играя в прятки.
Вот один ребёночек спрятался и стал осенним листом, а вот он стал улыбкой твоей… а вот, ты только посмотри, спустя года, он стал чудом, и, выбежав из-за куста вечернего дождя, обнял братика и спас ему жизнь и больше никто, никогда не спрячется ни от тебя, ни от красоты жизни.
Ты знаешь, я не верю в бога, но после этих снов, в которых ты меня словно бы обняла изнутри, я чувствую, что в мире есть любовь и красота, и как в чуде любви на земле, что-то в нас живёт и чувствует дальше нашего тела, сливаясь с сердцем любимого человека и даже красотой природы, так и в мире есть некая высшая любовь, и если жить ею до конца, то смерти — нет.
Я не знаю, как это назвать: богом, красотой… Да и не важно это.
Главное, я теперь знаю, чувствую, что красота и любовь как-то связаны с бессмертием.
Может потому красота и навевает печаль: она — попытка бога и любви на земле, желание звёзд, милой листвы — что-то сказать нам, и, ответная боль сердца — дотянуться до красоты, обнять её чем-то большим, чем просто, телом.
Искусство — лишь вставшая на цыпочки — душа, протянувшаяся к красоте.
Ах, если бы мы знали тайну красоты, мы бы не печалились так, смерти. Возможно, люди не убивали бы больше друг друга.
Родная моя, в моём чувстве к тебе, я понял это только сейчас, есть словно бы залог того, что всё будет хорошо, что души — бессмертны, раз есть вечные чувства.
Я по прежнему не верю в бога. Во мне есть много порочных мыслей и чувств…
Но, чёрт побери… я с лёгкостью пожертвую всем этим, эгоизмом неверия, даже своим бессмертием — не хочу и не желаю бессмертия — Там, если здесь — умирают дети, — , жизнью, лишь бы знать, что ты, однажды… вновь обнимешь своего ребёнка, и мне не важно, будет это в раю или на другой планете…
И даже если вы будете на этой планете вдвоём, вы будете счастливы друг другом: напряжение нежности несбывшейся жизни, прорастёт рядом с вами чудесными садами голосов, улыбок, свершений.
А я… я буду незримо и нежно — рядом с вами, в шелесте осенней листвы.
- Посмотри, жёлтый лист невесомо замер в уголке окна.
И правда, похоже на солнышко, нарисованное ручкой ребёнка.
Фары так ласково светят на цветы… словно гладят их.
Давай прогуляемся? Я хочу лечь рядом с ангелом.
Обними меня крепко, родной, мне холодно.
Всей мне, холодно, понимаешь? И телу, и бессмертной душе.
На века — холодно.