Бездна (о теле и душе)

У человека в душе дыра, размером с бога, и каждый её заполняет как может. (Сартр)

Часть 1 ( о душе )

Аптека в ночи похожа на доброго и уставшего ангела: в неё входят люди и она их обнимает своим приветливым светом, на миг становясь как бы счастливее и ярче.
Быть может.. ангелы, как и бог, видны в мире лишь ночью?
Не потому ли наша душа чувствует себя ночью, как дома, в переписке ли, когда в квадратной тьме листа словно бы выключен свет и люди не видят друг друга: общаются лишь души, и слова касаются сразу — сердца, не замечая тела: душа раскрывается как одинокий цветок у окна.
Или в постели ночью, с мужчиной или женщиной: когда всё закончилось.. такое физическое ощущение ночи и тишины.. словно за ними одними ты и приходил: такая ночь и тишина могли быть в начале мира…

Подруга мне как-то сказала, что люди иногда заводят дневник для того, чтобы разговаривать, когда.. не с кем разговаривать.
Кто-то заводит друга, любовницу в публичном доме ( Шекспир, живя в 20 или 21 веке, несколько изменил бы своё высказывание о том, что весь мир — театр), а кто-то — дневник.
Да и что значит — заводит? Это же не игрушка и не животное…
В смысле страсти, любовница может нас заводить, даже друг.

Итак: меня завёл мой дневник, а я его, словно грустное и бездомное животное, приручив его.
С вещами у меня давние споры, с детства, когда на меня надевали жёсткие и накрахмаленные после стирки, вещи, становящиеся чужими, пустыми, словно им сделали лоботомию или промыли мозги: совершенно бездушные и вялые вещи: где эта милая, фруктовая клякса на правом рукаве? 
Где дружелюбная мягкость и.. как бы приласкавшаяся доверчивость вещи?
Что с тобой сделали, родная?
Тебя.. использовали, купили, как покупают людей, не обращая внимания на твою душу и даже мечты: у каждой вещи есть своя мечта: иная вещь мечтает встретить рассвет на реке, одетой в туман, увидеть в Дрезденском музее картину Помпео Батони — Кающаяся Магдалина: к сожалению, она была уничтожена во время войны.

А эти инквизиторские обряды из детства, с надеванием зимним утром — колючего свитера?
Если собаку одеть, или надеть на её лапки, ботиночки, и понаблюдать за её походкой шизофреника в смирительной рубашке, ужаленного пчелой, то во многом это даст представление о моей походке в детстве: соседи думали, что я смертельно болен и грустно смотрели на меня, угощали фруктами.
Да, в детстве не я носил вещи, а вещи носили меня, причём не туда, куда я хотел.
Одежда мыслила за меня и сковывала мою свободу движений и волю: я порой не мог нормально подойти к понравившейся девочке или ринуться с друзьями в бесшабашные игры.

Одежда меня насиловала в детстве и я её боялся, буквально, когда вечером раздевался и, ложась в кровать, видел её сквозь полусомкнутые веки шкафчика: она смотрела на меня, дышала и даже ухмылялась.
Я боялся уснуть: во сне я видел, как просыпаюсь среди ночи, в колючем и тугом, как смирительная рубашка где-то на севере Ада — свитере, с наполовину надетыми на ноги — накрахмаленными брюками со стрелочками (половина шестого в аду).
Это была кошмарная и потусторонняя зеркальность насилия: в обычном насилии, грубо стаскивали — брюки, в моём же случае — надевали: брюки меня надевали, проглатывали в ночи, и я просыпался порой в поту и крике.
Да, просыпался именно — в крике, как просыпаются в холодном поту: казалось, кричало всё моё тело и я был в крике целиком: моё тело и душа как бы намокали криком и ужасом ночного насилия.

Жена ревнует меня к дневнику, который фактически забирает меня у неё каждую ночь и я обнажаю перед ним свою душу.
Мои руки часто доверяют ему душу и ласкают его белые и доверчивые страницы, похожие на ночную и лёгкую сорочку ангела.
Так нежно и страстно зарываюсь рукой в белые складки страниц… я так жену не часто ласкаю, как свой дневник.
Дневник — моя свирель в ночи. Почти как у цветаевского Крысолова.
Нет, мне есть с кем поговорить: жена, друзья..
Но.. порой мне хочется поговорить — всем собой, разом: душою, телом, губами, рукой.
Хочется раскрыться душой, как цветок в ночи у окна, и говорить, говорить со звёздами, дождём — этой вечной и грустной прохожей за моим окном: я часто её вижу.
Несколько раз выбегал на улицу, пытаясь догнать её и узнать имя, но она всегда терялась в сером потоке толпы и тёмной стайке зонтиков, словно перепуганные птицы, взметнувшихся из рук человеческих и отражения луж на земле, бог знает куда.

Не так давно я сидел на вечерней лавочке в парке.
Пустую дорогу передо мной заметало холодным светом фонарей.
На душе было одиноко и зябко: хотелось.. душу кому-то рассказать.
Ощутить душу… если не на раскрытых ладонях страниц, то на губах незнакомого человека.
Мимо меня, в сугробах оконного света, пробежала одинокая собака, грустно обернувшись на моё одиночество.

Если звёзды зажигаются, значит, это кому-нибудь нужно…
Звезда взошла за деревьями, и в доме напротив, одновременно, зажглось окно: либо окно, либо звезда.. быть может, населены жизнью и счастьем.
А возможно, и там и там — холодная пустота и ничего нет, как и бога уже почти нет в нашем мире.
Я боюсь одиноко зажжённого окна в ночи.
Оно меня сводит с ума и может довести до отчаяния: в этом окне, словно на далёкой звезде.. может зарождаться новая жизнь и счастливые, обнажённые тела сплетаются там в нечто блаженно-неразличимое.
А возможно там заболел ребёнок и мать не будет спать всю ночь у его кроватки, а быть может… там умер человек, и кто-то одинокий, бесконечно и разом ставший одиноким в мире, включил на кухне свет, как зажигают свечу.

Часть 2 ( о теле )

На вечерней лавочке я вспоминал, как в студенческие годы попал в плохую компанию.
Тогда, по ночам, после расставания с девушкой, мне одинаково хотелось умереть и кому-то душу свою рассказать.
Впрочем, быть может, это одно и тоже.
Тогда я в первый раз в жизни увидел закулисную жизнь проституток: ночь превращалась в огромную яму, куда я спускался зачем-то так часто.
Никакого разврата не было. Ничего — не было: такие понятия как женщина или душа — для меня святы.
Как сказала героиня Куприна: мы хотя бы не лжём в своём падении, в отличие от вас.
Наверное, меня привлекала обнажённая правда чувств: тело и душа поменялись местами, как на фотографическом негативе в аду: ложь есть, и ещё какая, но она — совершенно театральная, как на сцене, в том же аду или в последний день конца света: эта ложь готова пасть к ногам в любой миг, как последняя одежда, обнажив поруганное бессмертие души и боль.

Как-то в детстве, классе во 2 или в 3, я совершенно внезапно и тайно, отправился через весь город на трамвае, в наш городской овраг.
Просто я однажды проезжал с мамой мимо него и меня очаровали росшие из дневной темноты — высокие деревья, которые были как тёмные и измождённые ангелы, привставшие на цыпочках и бледными пальцами высокой листвы робко касавшиеся поверхности мира, грустно смотря на людей.
В том трамвае, все люди, как нормальные, ехали кто куда: к друзьям, любовницам, мужьям… а я, ребёнок, ехал к бездне.
Сам трамвай ехал в бездну и люди не знали об этом.
Я тогда спустился на самое дно бездны к пленным и замученным ангелам.

Той зимней, студенческой ночью, я познакомился на улице с милой проституткой — Катей.
Я и друг сели в машину сутенёра и ждали клиента: болтали, смеялись, согревались вином.
Я смотрел на этот бред как со стороны, из титров чужого сна: я как бы чуточку умер.
Катя была особенно весела. Было невыносимо больно на неё смотреть.
Так.. порой ведут себя заключённые перед казнью, пытаясь себя обмануть, с донышка души выскребая последние крохи счастья и.. самой души, припасённой быть может на чёрный день, на года вперёд.

А она всё это тратила — разом, сейчас, и никто в машине не замечал этой.. адской щедрости, гибели души: чем, на что она будет жить через год, через 6 лет?
Она же.. всю душу сейчас раздаст, сожжёт в камине приоткрытого окна, где разгораются пляшущие язычки белой вьюги: ах, Настасья Филипповна тогда сидела с нами в машине, а мы и не знали..
Катя с грустным смешком говорила, что было бы чудесно, почти счастьем… сейчас, чтобы клиент не был сильно пьян, чтобы плоть его, сердце, чувствовали и его самого и её.. и через миг, строгой осанкой голоса, без улыбки, словно улыбку, опустили как руки: не хочу, чтобы… как в тот раз, меня мучили и терзали без перерыва — 3 часа, и он не мог ни как кончить.

Было в этих словах что-то до предела экзистенциальное, что не снилось и Сартру: насилие над живой душой.. не столько мужчины, сколько — мира: в своём опьянении, озверении до бесчувствия, человек как бы терял себя и срастался с тёмным, колючим холодом ночи, равнодушным шелестом звёзд и даже бессмысленными, насмешливыми толчками сердца где-то в бездонной, как яма, груди женщины, как бы похоронившей в себе солнце.

Когда пришёл клиент, мурашки звёзд шелестнули по тёмному окну и моим плечам: казалось, в окошко заглянул не человек, а демон среди звёзд, с крысиным посверком глазок.
Он мог выбрать кого угодно: женщину… меня.
Мы сидели, не двигаясь, в жарком и тесном, надышанном тишиной, сумраке машины, как в утробе: машина была беременна нами и демон выбирал, кого забрать с собой для жизни и муки.

Когда Катя вернулась, спустя некоторое время, грустная и улыбающаяся ( души в ней — не осталось: всю отдала, вместе с телом: душа кончилась раньше чем тело).
Милая, лёгкая, как звёзды и шелест деревьев…
Я сидел с ней на лавочке возле аптеки и говорил о чём-то. Она, грустно, как душу свою, гладила подбежавшую к нам бездомную собаку.
Я пытался душевно согреть эту несчастную женщину, она внутри была вся озябшая: у нас с ней в этот миг.. была одна душа на двоих.

Когда я и Катя стали прощаться, она обняла меня и поцеловала в щёчку ( спелое яблочко румянца на морозе), а я — её, тоже, в щёчку, в яблочко… в краешек грустной улыбки.
В её глазах была благодарность.
Она сказала.. всё что она сказала, тепло посмотрев на меня, что у меня мягкие и нежные губы, совсем как у женщины.
Да, забыл кое-что. Когда Катя покинула машину, я вышел на морозный воздух ( так космонавты выходят в открытый космос, к звёздам: хотелось дышать… боже, как хотелось вздохнуть чем-то чистым и светлым!)
На крыше тёмно-синей машины лежал ровный, белый слой снега.
Я закурил сигарету, выдохнул туманец дыма и пальцем написал на снегу, словно на мягком грунте лунной поверхности, на латыни: vanitas ( пустота ).
Кажется, так назывался жанр живописи в эпоху Барокко…

Жена меня ревнует порой не только к дневнику, но и к снегу, дождю, ночи: я к ним иногда ухожу из дома.
Не так давно я проходил ночью мимо лавочки, похожей на спящего и бездомного ангела, накрывшегося от холода грязным крылом.
В этом месте, по ночам, можно встретить падших женщин.
Я против подобного отношения к женщинам: насилия над.. телом души.
Вся философия экзистенциализма и насилия мира над душой, может уместиться в слезе проститутки: мы не видим, не хотим видеть трагедии её детства, опустошённости души и мольбы о человеческом тепле.. не тела, но души ( какая-то адская, метафизическая педофилия: насилие не ребёнка, но трагедии детства).
У Троцкого есть замечательная мысль: революции нужны для того, чтобы воры и проститутки стали философами и поэтами.
Не в стране… в самом мире и сердцах людей нужна революция.

Но именно в ту ночь мне было невыносимо одиноко и зябко на душе.
Хотелось лечь рядом с бездомным ангелом, прижаться к нему и обнять.
Грустно одно: меня бы забрала полиция. Ангела — нет.
В каком-то фильме Бергмана, проститутка сказала мужчине на вечерней улице: можешь делать со мной всё что захочешь…
Боже мой! Как это.. страшно и сладко звучит!
Эти слова… райски звучали бы по отношению к богу, музе, другу, даже…

Договорились с женщиной о цене и я пошёл с ней: квартира была на 6 этаже.
Когда мы поднимались с ней на лифте, я улыбнулся, вспомнив почему-то книгу Бытия: человек был создан на 6 день.
Лифт, словно грустный ангел, возносил нас из бездны и ночи, над деревьями, на 6 день творения.
Женщина с игривой улыбкой спрашивала, как я именно хочу.
Довольно пошло и грустно шутила.
Я лишь отвечал, что деньги у меня есть, не обижу.

Женщина замолчала и стала разглядывать лиловые ноготки на левой руке: быть может она думала, что ей сегодня предстоит сложная ночь, много сил.. и, самое грустное, она скорее всего думала, что я — с прибабахом, что я захочу от неё чего-нибудь «эдакого».
В прихожей я вежливо помог снять женщине пальто, словно уставшие крылья с плеч.
Потом я предложил выпить… чай.

Она со слегка удивлённой улыбкой согласилась.
Чай делал я и вообще был очень ласков с ней.
Женщина сидела на кухне, прильнув спиной к синим цветам и дождю на обоях.
Курила и с тихой улыбкой счастливой женщины смотрела как я делаю ей фруктовый чай.
Когда мы допили, я первый предложил ей пройти в зал и усадил на диван.
Она стала медленно снимать с себя тёмное платье… оголилось плечо: ложечка белого сахара с горочкой.

Я остановил её и сказал.. что не нужно.
Это можно сделать и в одежде. Я люблю в одежде.
Женщина странно окинула меня взглядом: ну точно, с прибабахом..
А я сказал, что пускай она будет в одежде, а разденусь.. я.
Женщина улыбнулась глазами и слегка откинулась назад, оперевшись на руки, как ангел бы опёрся на тонкие и белые крылья.

Скажу честно: я засмущался. Сильно. Даже покраснел и на лбу выступил пот.
Я чуточку приподнял край свитера и полез правой рукой в карман брюк.
Женщина с синей улыбкой глаз наблюдала за мной в молчании.
Достал свёрнутый листок, развернул его.
Женщина насторожилась, должно быть решив, что я вообще больной на голову, раз заранее записал на бумаге, по пунктам, что я хочу сделать и как именно.

Держа перед собой чуточку дрожащий в руке листок, я сделал шаг к ней, робко улыбнулся и.. стал читать стих.
Да, в этом листке были мои стихи и я пришёл к этой несчастной женщине читать свои стихи, никому не нужные в мире.
Когда я дочитывал последний стих, на лице женщины показались слёзы.
Она этого не ожидала. Она была совершенно растеряна: уже готовилась к бездне разврата и боли… и вдруг: нежность, звёзды, туман над рекой…

Женщина не взяла с меня деньги.
Мы обнялись и тепло попрощались.
Когда я под утро пришёл домой, уставший и счастливый, жена на кухне заваривала чай.
Слегка улыбнувшись, она спросила меня: где ты был?
Что я мог ей ответить? Правду?