Счастливые дни в больнице

У меня несколько дней держалась высокая температура. Распухшие лимфоузлы уже не давали спать.
- Пожалуй, в больницу, - сказала участковая педиатр, вызванная на дом. - С этим уже не шутят.
"Иди вы знаете куда"? - хотел спросить я, но полупрохрипел-полупростонал.
- Вот-вот, - сказала врач. - Вызывайте машину прямо сейчас, когда приедут, я как раз успею направление в больницу написать.
Поскольку от моего мнения уже ничего не зависело, я предпочитал помалкивать, тем более что даже просто лежать - и то было тяжело.
Приехала "скорая". Врач предложила носилки.
- Сам дойду, - кое-как буркнул я, с трудом слезая с койки.
Уже почти дошел до выхода, но задержался около шкафа. Хорошо ведь знал, что в больнице заняться нечем. Хоть книжку какую взять? Да вот беда, я с трудом понимал, какие уже прочитаны, а какие нет.
- Давай скорее, - торопила меня врач.
Я схватил две, стоявшие рядом. Альфонс Доде. "Малыш". "Тартарен".

И было десять восхитительных дней в больнице...
Нет, вру. Первые три дня меня выводили из тяжелого состояния, порожденного сильнейшей ангиной.
А потом было семь восхитительнейших дней в больнице. Когда между капельницами и просто уколами, между приемами пищи и сном я мог окунуться во Францию и переживать за этого беднягу Даниэля Эйсета, посмеиваться над Тартареном. Время, которое я мог посвятить не тому, что велено читать по школьной программе, а тому, что случайно схватил, выходя из дома. Время, когда я, привыкший глотать книги, растягивал прочтение, чтобы насладиться и... не оставить себе свободного времени ближе к выписке.
Я один оставался в палате по вечерам, когда все уходили смотреть "Санта-Барбару".
Меня выписали. Я вышел на улицу, и в лицо мне пахнул морозный ветер. Ноябрь подошел к середине. В средней полосе начиналась зима.
"Вот что чувствовал Даниель, когда приехал в Париж", - ежась подумал я.