К Богу приходят не экскурсии с гидом, а одинокие путешественники. ( Набоков)

Это было в далёкой стране Востока, там, где огромные мотыльки с карими, удивлёнными глазами на крыльях порхают в вечере листвы среди оранжевых, солнечных плодов, похожих на маленькие городские фонари.
В долине такого вечера, словно бы свернув от шума города и фонарей в заросшую звёздами дикую тропинку, под сенью смоковницы сидел юный Сиддтхартха, молясь луне, вечеру и сердцу, смотря как из карего сумрака мотыльки улыбчиво моргают шёлковыми, долгими ресницами крыльев, словно бы шепчут глазами что-то сладкое, вечное..
Прекрасный сын Брахмана, он чувствовал, что его зовут к себе вечер и звёзды, зовёт сама Атма, что создала этот вечер и звёзды. Но где она, эта Атма? Во мгле, вечере его души и дремлющего взора, или вон в тех звёздах, населённых любовью и нежностью, дрожащих меж листвы на ветру, срываясь с крыла ночи лёгкой пыльцой?

Эти вечные жертвоприношения, молитвы - шептал едва слышно Сиддхартха, - сложенные у груди ладони, словно бледный, трепещущий дым поднимающийся в вечер от угольков сердцебиений... всё это хорошо и нужно, быть может, но.. всё это словно бы заслоняет самое главное.
Уйти ли к аскетам, убить в себе самость и "я", очиститься духом?
Говорят, что мир - страдание, оно пригвождает к себе человека, душа вовлечена в круговорот жизни, перерождений, страданий... как всё это преодолеть? Как достичь нирваны, Атмы, счастья?

(Кадр из фильма Даррена Аронофски "Фонтан")

Сиддхартха дремал... его душа словно бы пробиралась сквозь волнующиеся на ветру камыши ресниц, пробиралась к карему течению ночи и взгляда.
Душа медленно входила в прохладное шёлк течения взора и сна, отразившего звёзды.
Сначала она касалась нежного холодка звёзд коленями, потом, бёдрами, погружала в них руки, и звёзды, словно небесный песок, невесомо и тихо текли между перстами.
Душа входила всё дальше и дальше в воды ночи, взгляда и сна... Вот, осталось лишь одно лицо на тёмной ряби вод.
Оно расцвело нежным и бледным лотосом, но и оно вот-вот исчезнет, он преодолеет свою самость и "я".
Вдруг, лицо, окружённое звёздами, на миг ужаснулось покачнулось бледным лотосом на волнах : ему представилось, что мир, вся его ускользающая и ранимая красота - это душа, а значит, скрываясь от себя, от страданий, человек подобен страусу, прячущего голову в небесный песок.
Вот он преодолел самость и "я", он не чувствует страданий жизни, он достиг нирваны, он счастлив...но если мир, это твоя душа, значит, ты, твоё беззащитное тело, вечное бытие, твои чувства и сердце, которые ты сеял в мире и которые проросли звёздами, вон тем лотосом на воде, милыми, страдающими глазами детей и зверей, останутся обнажёнными, бесконечно ранимыми у всех на виду, и с ними каждый может сделать злое, но ты этого уже не будешь чувствовать..

Лотос на миг покачнулся, скрылся в водах ночи и сна, но сразу же появился : свет, мягкий лунный свет коснулся лица, наполнив его, словно белые ладони, нежной влагой света.
Луга всходила где-то за берегом сна; казалось, луна, поджав колени света, невесомо, молитвенно приподнялась от земли, воспарила над листвой, мотыльками, словно просветлённый монах... и мотыльки вдалеке, словно опавшая тёмная листва, казалось, тоже невесомо приподнялись над землёй, запорхали, зашептались о чём-то к луне, под луной, и вдруг, мгновенно, опали, словно бы вспомнив свой вес и законы природы.
Это было первое откровение о Будде, представшего Сиддхартхе во сне.
Душа - стрела, сердце - наконечник стрелы, выглядывающий из тугого, бледно изогнувшегося напряжения позвоночника : сердце, пущенное в сладкую снов и пространств..

Так Сиддхартха потерял свою душу, и одновременно обрёл её в мире. Он стал на путь становления и поиска себя, души, готовой обнять целый мир.
Ему казалось, что прошло уже много времени, ибо настала осень сна, и листва, словно перелётные птицы вдалеке, улетела в охваченное зарёй небо, словно бы переселяясь на солнце или на далёкую звезду.
Душа летела над реками, багровыми и жёлтыми лесами, удивлёнными глазами цветов, запрокинувших свои детские, тёплые головки к небу.
Душа была цветком и бабочкой, севшей на цветок, цветок ел бабочку, цветок выпивала пчела, и душа становилась мёдом.
Звёзды шумели и пели в ночи небесным ульем, звёзды сочились синим мёдом утра, и этот мёд ели добрые глаза детей, в детях рождалось доброе, сладкое чувство, изливавшееся на милых зверей, мотыльков и цветы.
Душа вновь возвращалась к цветам, но чуточку иной.

Словно бы прав был Набоков, сказавший, что спираль - есть одухотворение круга.
Да, душа ещё не могла вырваться из замкнутого, слепого, преддантова круга перерождений, страданий и жизни, но она смутно понимала, что начала подниматься по ним к нечто небесному : Сиддхартха протянул свою ладонь к цветку, который долгим, солнечным поцелуем словно бы целовал мотылёк.
Мотылёк казался небесным отражением в водах неба самого цветка, его души, незримой миру.
Сиддхартха не стал срывать цветок, но погладил его, словно любимую, по лицу, ощутив шёлковые, цветущие спирали лепестков, похожих не то на нежные веки, не то на водоворот на заре, увлекающий в нежную, бархатную глубину крылатый парусник мотылька.

Сиддхартха не знал, спит он, или уже пробудился, но сейчас он словно бы тонул, захлёбывался шёлковым, лёгким небом цветка.
Ему приснился сон, что он встретил Будду, и Будда был похож на него, словно бы он наклонился к реке, и река посмотрела на него тысячью голосов и взоров, посмотрела звёздами, рыбами, птицами, тихо опадающей, грустной листвой... и все эти голоса и глаза, постепенно слились в одно сияющее лицо Будды... но вот, звезда ли, роса ли, сорвалась с кончика вечернего листка над рекой, и лицо покрылось рябью морщинок, Сиддхартха увидел себя старого и не узнал себя, и лицо Будды, словно две сомкнутые, сияющие ладони, скрыли его лицо : Сиддхартха, скрыл себя от себя, но на ладонях лица вдруг просияли, словно рябь звезды меж вечерней листвы, голубые скважинки глаз.
Сиддхартха, словно бы ужаснувшись тому, что нечем заслониться от себя, от своей судьбы, что он отстал от своего отражения в реке, приблизил ладони сначала к лицу, а потом, протянул правую ладонь к реке, и ладонью увидел то, чем он был, чем он будет : река что-то зашептала на забытом языке отражённых в ней звёзд.

Да, Сиддхартха в этот миг словно бы общался безмолвно, одним шёпотом касаний с Буддой, с целым миром, который, затаив дыхание, словно бы прислушивался к их беседе, он общался среди синей листвы ряби на реке, словно среди сумрака бездны свечеревшего райского сада, в глубине которого проплывали не то птицы, не то крылатые рыбы.
Что он сказал Будде? Почему он покинул его, так и не примкнув к нему? Почему так грустно заморгала листва, словно бы слезящаяся звёздами?
Быть может, то, на чём душа найдёт успокоение, то её и погубит, ибо крылатая душа может утонуть, захлебнуться даже истиной, в какой бы религии, красоте, любви и искусстве она не блеснула? Как высказать истину? Всё изречённое, есть ложь.. и потому душа просит свободы и рвётся в небо вещей и глаз любимых.

Сиддхартха оглянулся на реку, и увидел под тёмной рябью огромную щуку, и сверху, с синей, накренившейся высоты устремившуюся на неё сову.
Сова, сама мудрость, вонзила в неё свои когти, попыталась подняться с добычей.. но тщетно, истина была слишком огромна, и она, словно не заметив прекрасную сову, погружалась с ней в глубину, тишину.
Сова беспомощно, отчаянно, словно крича и плача крыльями, захлёбывалась небом реки, пока совсем не скрылась в ночи реки, оставив на поверхности лишь карюю рябь лёгких перьев.
И тут Сиддхартха понял, что и ему суждено коснуться истины и погрузиться на самое дно жизни, суждено пройти путь всего человечества в одной жизни, познав тщету жизни, ярость желаний, ласку женщины, боль и утрату, и, наконец, тишину, в которой прорастёт искомое, тёплое слово.

Радуга пробуждений и снов изгибалась над миром Сиддхартхи...
Сиддхартха вновь приблизился к реке, желая омыть своё лицо и глаза, но увидел в реке тонущего мотылька, словно маленький, белеющий парус в голубой долине моря.
Взяв мотылька в ладонь, чувствуя тугой и влажный сумрак шёлка словно нежный вес самой души, Сиддхартха вдруг почувствовал, что его сердце, словно карего, трепещущего в водах вечера мотылька, кто-то взял в свои ладони.
Это была прекрасная куртизанка Камала, пришедшая к реке для омовения, и увидевшая задремавшего Сиддхартху.
Она коснулась его груди, словно пронзила её острой стрелой, и стрела туго, блаженно и жарко вошла в грудь.
Так, пущенная однажды Сиддхартхой стрела достигла цели, пронзив его же сердце.
Чему может научить куртизанка? А звезда, река, листва?
Сиддхартха желал учиться мудрости у всего, что отражает красоту.
Сиддхартха стал жить с Камалой. Вечерами, он касался женщины как некой тайны, ибо её бледное тело, словно луна, тихо отражала зашедший и таинственный свет солнца.
Он погружался в женщину как в таинственную реку жизни, в вечер и ночь реки : сначала он касался её коленями, потом, ладонями, бёдрами, грудью, губами и вот, женщина целиком скрывала в себе мужчину, словно его и не было.
Сиддхартха медленно погружался в какую-то мучительно-сладкую, девственную глубину, тишину тёмных ласк женщины.
Его сердцебиения, круглыми, полупрозрачными пузырьками со спелыми, как у плода, бликами на боку, невесомо поднимались из глубины, поднимались вместе со звёздами, и ласково таяли на поверхности, сливаясь с листвой, пролетающими птицами...
А ладони Камалы, ладони самой любви, плескались над блаженным штилем тела Сиддхартхи солнечной, тёмной рябью : словно солнце меркло среди дня, и обращалось в луну, и наоборот.
Тело Камалы изгибалось небесным луком, пульс её любовника замирал, затаивал дыхание, вытягиваясь в нитевидную тетиву, и сердце Сиддхартхи вновь устремлялось дальше, на этот раз, к самым дальним звёздам, ибо когда его обнимала Камала, он умирал и рождался вновь, переселялся душою на звёзды, и вновь, на Землю, со счастливых звёзд, а Камала в этот миг жарко скользила всем телом искушённой женщины всё ниже и ниже... и со стороны, если бы мы посмотрели на это синими глазами листвы, мотыльков, то не увидели бы греха, но увидели бы реку жизни, обыкновенную жизнь, подобную вон той змее среди листвы, сбрасывающей с себя кожу.
Обнажённое, счастливое сердце Сиддхартхи летело к счастливым звёздам...

Сиддхартха вновь пробудился, сомкнул объятья, желая удержать сладкий сон, но его руки обняли лишь воздух и ночь, сомкнувшись на у себя на груди, ибо Камала умерла в его сне, и её больше не было рядом с ним.
Камалы не было, ничего не было...
Сиддхартха устало поднялся с опавшей листвы на земле и подошёл к тёмной реке : лиственная, облетающая рябь светло сквозилась снегом первых звёзд.
Что он увидел? Что его так ужаснуло?
Он был глубоким стариком. Волосы были убелены, снежным коконом покрывая его голову, спадая на плечи.
Сиддхартхе приснилась вся его жизнь, он искал мудрости, души, истины, он искал их в себе и в мире, и каждый раз проходил мимо себя в мире, мимо истины и мира в себе, ибо истина была там, где была любовь, более того, истина и была любовью, тепло и нежно разлитой в мире.

Сиддхартха пытался вспомнить, кого и что он любил? Да всех по чуть-чуть, и никого, а ему хотелось обнять, поцеловать лишь последнюю истину, неделимый атом истины, в которой сосредоточился бы весь мир, и женщина, и звёзды и вот эта река.. Но он боялся потерять себя в любви.
Сиддхартха погрузил ладонь в ночь реки, поднял её, и звёзды, целый мир, грустно сверкнули, пропали меж пальцами.
И тогда Сиддхартха понял, что главное в жизни - любить, ценить каждый миг, ибо каждый миг, подобно синей росе времени, отражает целый мир, тебя, звёзды и даже любимого человека в твоём сердце.
Нет ни нирваны, ни сансары, ни добра и зла самих по себе, вечных, обособленных от мира : все они текут подобно реке, обнимая друг друга.
Рай, как и ад, может сбыться в любой миг на Земле, и в любой миг сердце может пронзить стрела любви, даже если любимый тобой человек ещё за 1000 миль от тебя, даже если он за 1000 лет от тебя : времени для любящего нет.

Лотос луны показался на ровной глади ночи среди тёмной ряби птиц.
Луна взошла за плечами Сиддхартхи , просияв над его головой сияющим нимбом.
Глаза и улыбка Сиддхартхи ожили, зацвели на его лице, словно бы нежный мотылёк пробудился из лунного кокона света.
Его юные глаза были устремлены куда-то в ночь реки, отразившей звёзды, среди которых порхал мотылёк, словно далёкий белый парус, напомнивший Сиддхартхе не то о Камале, не то о своей душе.
Словно забыв себя, забыв мир, и то, что он - Сиддхартха, седой мудрец, подобно ребёнку, шагнул в реку и звёзды : его стопа на миг невесомо замерла над ночью реки, но потом ступила дальше, ещё и ещё, он уверенно и легко ступал по воде, среди звёзд, навстречу любви, словно ненужную одежду, сбрасывая с себя свои прошлые и грядущие перерождения, мужские и женские тела, раздеваясь до сияния духа, ибо лишь сейчас Сиддхартха полюбил мир целиком, с его светом и тьмой. Его любовь, он сам, словно бог пантеистов, был в этот миг и в сиянии звезды, и в синей улыбке глаз любимой, и в пролетающих птицах над рекой.
Душа Сиддхартхи шла по тёмной, солнечной ряби вещей и времён, и в этом миг, в самых отдалённых временах и пространствах, многие чувствовали это, ибо Сиддхартха, вобравший в своё сердце всех людей, целый мир, ступал их синими, карими - загорелыми, - ступнями глаз по звёздному песку неба.

Да, в этот миг святая Тереза где-то в Испании 16 века стоя на коленях в храме и молитвенно прижав руки к груди, приподнялась к сладко и звёздно покачнувшемуся куполу... в этот миг где-то в далёкой России, во снах искусства и гения, Алёша Карамазов упал на колени перед тихим сиянием звёзд, упал в катарсисе словно бы на колени сердца перед тишиной небесной, сливающейся с земной тишиной, целуя в слезах землю, любя всех и всё в этом мире...
в этот же миг юный, счастливый Набоков поймал на заросших солнцем крымских склонах прекрасную, лазурную бабочку мнемозину с карей раскосинкой глаз на кончиках крыльев... и в этот же миг где-то в России 21 века, некий молодой человек, задремавший над какой-то восточной историей, ощутил на своём правом плече поцелуй любимой, похожий на мотылька, тепло севшего на плечо.