Две исповеди о любви и смерти.

Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа - верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.

(Из стихотворения «Любовь-одна»)

Часть I. От сердца.

Настоящим открытием для меня обернулся интерес к поэзии Зинаиды Гиппиус. Удивительная, почти сверхъестественная чувствительность этой уникальной женщины поразила и вдохновила меня. Сложнейшие темы, поднимаемые ею в творчестве, не могли оставить меня равнодушной. Зинаида Николаевна - лирик, прозаик, критик, мемуарист. Она же- «сатанесса» и ведьма (как иногда называли ее современники). Необыкновенная личность, с неповторимым отношением к жизни и к смерти. Ее взволнованная душа, признавая весь ужас происходящего вокруг, с упорством пыталась отыскать почти призрачные нити света, радости и любви. Стойкий привкус обреченности и жажда смирения, но и пламенные порывы измученного сердца присутствуют в стихах Зинаиды Гиппиус.

В своей рецензии на роман Достоевского «Идиот» в качестве эпиграфа я взяла стихотворение Гиппиус «Крик», которое поразило меня созвучностью с той бездной страдания и кошмара, в которую погружаются главные герои романа. Как чутко прочувствованы все отзвуки отрешенности и смирения души, познавшей истинный вкус жизни. Души, отравившейся ядом жизни и не надеющейся обрести противоядие в загробном мире. Или надеющейся? Возможно, едва уловимо и этот мотив звучит в поэзии Гиппиус, чем-то схожей со старинными песнями, в которых поется о девушке, нареченной и обреченной стать невестой Змия.

После стихотворения «Крик» я взялась за ознакомление с поэзией Гиппиус на более глубоком уровне. Именно в неразрывной связи с романом Федора Михайловича я смогла впервые прочувствовать многие сокровенные напевы поэзии Зинаиды Николаевны. Увлеченная, я шла в мир ее тайных и призрачных, мистических и реалистичных видений, ощущая опьянение и наслаждение.

Дальше...

И вот на этом меланхоличном фоне, я увидела неповторимый и гениальный юмор Гиппиус, подаваемый ярко и наполненный глубочайшим (без преувеличения) философским содержанием.

Дьяволенок.

Мне повстречался дьяволенок,
Худой и щуплый — как комар.
Он телом был совсем ребенок,
Лицом же дик: остер и стар.
Шел дождь… Дрожит, темнеет тело,
Намокла всклоченная шерсть…
И я подумал: эко дело!
Ведь тоже мерзнет. Тоже персть.
Твердят: любовь, любовь! Не знаю.
Не слышно что-то. Не видал.
Вот жалость… Жалость понимаю.
И дьяволенка я поймал.
Пойдем, детеныш! Хочешь греться?
Не бойся, шерстку не ерошь.
Что тут на улице тереться?
Дам детке сахару… Пойдешь?
А он вдруг эдак сочно, зычно,
Мужским, ласкающим баском
(Признаться — даже неприлично
И жутко было это в нем) —
Пророкотал: «Что сахар? Глупо.
Я, сладкий, сахару не ем.
Давай телятинки да супа…
Уж я пойду к тебе — совсем».
Он разозлил меня бахвальством…
А я хотел еще помочь!
Да ну тебя с твоим нахальством!
И не спеша пошел я прочь.
Но он заморщился и тонко
Захрюкал… Смотрит, как больной…
Опять мне жаль… И дьяволенка
Тащу, трудясь, к себе домой.
Смотрю при лампе: дохлый, гадкий,
Не то дитя, не то старик.
И все твердит: «Я сладкий, сладкий…»
Оставил я его. Привык.
И даже как-то с дьяволенком
Совсем сжился я наконец.
Он в полдень прыгает козленком,
Под вечер — темен, как мертвец.
То ходит гоголем-мужчиной,
То вьется бабой вкруг меня,
А если дождик — пахнет псиной
И шерстку лижет у огня.
Я прежде всем себя тревожил:
Хотел того, мечтал о том…
А с ним мой дом… не то, что ожил,
Но затянулся, как пушком.
Безрадостно-благополучно,
И нежно-сонно, и темно…
Мне с дьяволенком сладко-скучно…
Дитя, старик,- не все ль равно?
Такой смешной он, мягкий, хлипкий,
Как разлагающийся гриб.
Такой он цепкий, сладкий, липкий,
Все липнул, липнул — и прилип.
И оба стали мы — едины.
Уж я не с ним — я в нем, я в нем!
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнем…

Одна из главных особенностей поэзии Гиппиус – многозначительность ее творений. Это не декоративная поэзия, призванная воспевать любовь или смерть. Даже в казалось бы, комичных стихах, созданных, словно на потеху измученной души, мы видим бездну смысла, и, в итоге, веселое все равно сводится к обреченности и смирению, но поданному легко и забавно (как в стихах «Дьяволенок», «Мудрость» или «А потом?») Да, такое возможно, сколь бы странно это не звучало. Правда, возможно только у Гиппиус.

Смерть, воспринимается поэтессой не как нечто жуткое и пугающее, а как освобождение и обретение сладостного и долгожданного покоя. Для Гиппиус смерть – это прекрасная девушка в белых одеждах, уводящая в мир вечной тишины, без сожалений и без надежд. Это единственно правильное отношение к смерти, на мой взгляд.

Осень.

Длиннее, чернее
Холодные ночи,
А дни всё короче,
И небо светлее.
Терновник далекий
И реже и суше,
И ветер в осоке,
Где берег высокий,
Протяжней и глуше.
Вода остывает,
Замолкла плотина,
И тяжкая тина
Ко дну оседает.
Бестрепетно Осень
Пустыми очами
Глядит меж стволами
Задумчивых сосен,
Прямых, тонколистых
Берез золотистых, —
И нити, как Парка,
Седой паутины
Свивает и тянет
По гроздьям рябины,
И ласково манит
В глубь сонного парка...
Там сумрак, там сладость,
Всё Осени внемлет,
И тихая радость
Мне душу объемлет.
Приветствую смерть я
С бездумной отрадой,
И муки бессмертья
Не надо, не надо!
Скользят, улетают —
Бесплотные — тают
Последние тени
Последних волнений,
Живых утомлений —
Пред отдыхом вечным...
Пускай без видений,
Покорный покою,
Усну под землею
Я сном бесконечным...

Отрада.

Мой друг, меня сомненья не тревожат.
Я смерти близость чувствовал давно.
В могиле, там, куда меня положат,
Я знаю, сыро, душно и темно.

Но не в земле - я буду здесь, с тобою,
В дыханьи ветра, в солнечных лучах,
Я буду в море бледною волною
И облачною тенью в небесах.

И будет мне чужда земная сладость
И даже сердцу милая печаль,
Как чужды звездам счастие и радость...
Но мне сознанья моего не жаль,

Покоя жду... Душа моя устала...
Зовет к себе меня природа-мать...
И так легко, и тяжесть жизни спала...
О, милый друг, отрадно умирать!

И любовь, воспетая Зинаидой Гиппиус, как неиссякаемый чистый источник того самого бессмертия души. Одна ль любовь на всю жизнь или глобальное одиночество любящего в его любви? Вечность ли любви иль ее безвечность? У Гиппиус мы видим и неизбывную жажду любви и отрешенное принятие ее неуловимости, возможно, даже призрачности.

Любовь - одна.

Единый раз вскипает пеной
И рассыпается волна.
Не может сердце жить изменой,
Измены нет: любовь - одна.

Мы негодуем иль играем,
Иль лжем - но в сердце тишина.
Мы никогда не изменяем:
Душа одна - любовь одна.

Однообразно и пустынно,
Однообразием сильна,
Проходит жизнь... И в жизни длинной
Любовь одна, всегда одна.

Лишь в неизменном - бесконечность,
Лишь в постоянном - глубина.
И дальше путь, и ближе вечность,
И всё ясней: любовь одна.

Любви мы платим нашей кровью,
Но верная душа - верна,
И любим мы одной любовью...
Любовь одна, как смерть одна.

Поэзия Гиппиус- это нечто совершенно уникальное, глубокое, изящное и необыкновенное. Это песнь особенной души, песнь мрачная, но, вместе с тем, едва ли не дьявольски веселая; песнь жгучая, но тихая; песнь светлая, но лишенная желаний и надежд.

Часть II. От разума.

Если мое сердце неизменно горячими порывами отзывается на поэзию Гиппиус, не умолкая твердя о нашей с ней невероятной схожести, то разум не всегда так очарован. Часто он говорит мне: «Разве вы похожи? Посмотри, ты бы никогда так не поступила в подобной ситуации». Это уже моя собственная дихотомия в оценке личности Гиппиус в сочетании с ее творчеством. Та самая двойственность, которая на протяжении всей жизни была спутником Зинаиды Николаевны. Сколько удивительного, несочетаемого и практически противоположенного вмещала в себя ее душа.

Этот сложносочиненный религиозный вопрос Гиппиус, который она так странно и своеобразно (это, пожалуй, самое подходящее слово) разрешала в своем творчестве или лишь пыталась разрешить, потому что коварный вопрос упорно не решался, порождая сложный психологический конфликт. Или попытки создания собственной религии. Разве это близко мне? Я решаю религиозный вопрос иным путем.

Гиппиус пришлось жить непростой жизнью в сложные и страшные времена. Какой нестерпимой мукой отозвались в ее сердце война и революция. Ее стихи на эти темы кричат о невозвратности жизни, мира, покоя, надежды. Всё вокруг умирает, всё, что было родным и понятным. И на этом фоне, усвоенное и принятое еще в детстве отношение к смерти – едва ли не единственное, что ей помогает, потому что нет страха.

Каково мое отношение к Гиппиус? Я думаю о ней, как о сестре, о родной сестре (которой у меня никогда не было). Сестра, которую ты понимаешь почти также, как себя саму, почти также остро ощущаешь ее печаль и муки, но не идешь с ней единою дорогую, а остаешься самой собой, несмотря на всю вашу схожесть.