О КНИЖНОЙ ЕДЕ

"Не читай за едой" - не слышал только тот, кто не читает вообще. Потому что, когда ты любишь чтение, рано или поздно возможность совмещать его с другими занятиями: еда, в постели перед сном, посещение туалета (sorry), поездки в общественном транспорте, под партой на скучном уроке и коротая время в очереди - становится для тебя очевидной. Открывая массу невиданных возможностей и неторенных прежде путей к счастью. Мычишь виновато: "Только страницу дочитаю", притыкаешь томик к тарелке и...

Суп проглатывается незаметно, если речь в это время о чудесах и диковинах. передай дальше. Или даже с аппетитом - когда герои в странствии вынуждены довольствоваться сухарями, солониной и родниковой водой. Все относительно и когда отчетливо видишь, как важно для других то, что достается тебе без усилий, невольно начинаешь ценить это сильнее. А раз осознав преимущества сочетания: книга+еда, уже и не мыслишь просто так, не за чтением, съесть чего-нибудь вкусненькое. Это же половины удовольствия лишить оба процесса.

Это прямой и непосредственный синтез: соедини два занятия и получи вдвое больше времени на оба в придачу к удовольствию. Но есть и другой, объединяющий чтение и еду. Обратным неверно его было бы назвать, он в другой плоскости и тоже синтетический. Это когда читая описание блюда, которое едят герои, понимаешь, как безумно проголодался. И бежишь на кухню, накидывая на тарелку, что под руку попадется: вчерашний плов, бутерброд с сыром или просто яблоко. Возвращаешься и, блин - почти ощущаешь вкус книжной еды. Умом понимая, что жуешь яблоко и всеми органами чувств ощущая яблоко, а вот поди ж ты - жабутикаба.

Это что еще за фрукт? Именно, что фрукт и с ним связано одно из первых и острейших такого рода впечатлений. Бразильский писатель Монтейру Лабату, книга "Орден желтого дятла", героиня - девочка Лусия, но никто ее так не зовет, а зовут все Носишкой. И когда созревает жабутикаба, она переезжает жить на дерево. Н-ну, примерно то же происходило у меня с черешней, а потом с вишней. Особенно подвяленной, очень сладкой. Хотя бразильская ягода вкуснее, должно быть. но за неимением гербовой...

Вот такая она, бразильская винная ягода, растет прямо на стволе. И, уж не знаю почему, но именно Бразилия держит пальму первенства в рейтинге кулинарно-читательских впечатлений. Дальше период увлечения Жоржи Амаду, "Габриэла, корица и гвоздика" - и ненавистный прежде запах стоматологического кабинета переходит в разряд весьма приемлемых, а любая выпечка с корицей безоговорочно принимается всю остальную жизнь. "Дона Флор и два ее мужа", тут и объяснять не нужно. Помните те крохотные, на один укус. пирожки из маниоковой муки? А жареные бананы? В Советском Союзе такая безумная расточительность никому бы и в голову не пришла - жарить дефицитный заморский фрукт, не картошка, чать! Но попробовать было бы интересно.

И еще одна книга, на сей раз не бразильская, о Бразилии. "Ведьмы за границей" Терри Пратчетта. Задумалась, а точно ли о Бразилии? Логичнее привязать Орлею к Нью-Орлеану: смешение рас и культур; множественные градации для обозначения степени количественного соотношения белой, черной и индейской кровей, вудуизм и Барон Суббота. Может и Нью-Орлеан, но читая, воспринимала место действия именно как Бразилию, пусть уж так и останется. А предметом вожделения всех, кто есть кто-то в этой книге - суп буайбес, который готовит Госпожа Гоголь, возлюбленная Барона. Блюдо из категории "ум отъешь". И как же хотелось попробовать того буайбеса.

Странно, но ни русская, ни американская, ни европейская литература вполовину не подарили подобного рода впечатлений. Устрицы у Диккенса, Кит в "Лавке древностей" мечтает заказать дюжину, пригласив на обед Крошку Нэлл. Сочащиейся розовым соком ароматные сосиски, запеченные внутри каплуна, запеченного внутри инлейки, запеченной внутри барашка, которыми потчевал д`Артаньяна ставший бароном Портос; Барбекю в "Двенадцати дубах" в первых главах "Унесенных ветром" с ямой, наполненной угольями, где запекается и томится больше суток туша целого быка.

У нас Гоголь в "Сорочинской ярмарке" и особенно "Старосветских помещиках", Набоков в "Лужине", Аксенов в "Острове Крыме". И совершенно дивный Лазарчук в "Ином небе", та сцена, где импрвизированная пирушка на ферме у Деда - это апофеоз, как по мне. Я к тому сейчас, что умение писать о вещах обыденных и малозначительных, и лишенных романтико-патетического ореола так, чтобы они как воочию возникали перед читателем, наполнялись тугой упругостью, светом, цветом, вкусом и ароматом - очень редкое умение, мало кому подвластное. И ценное, как все уникальные вещи.