У Набокова есть простенький на первый взгляд стих "Большая медведица", вся прелесть которого в том, что диаграмма полуударений в нём, выводит узор этого созвездия.
Лежишь во время бессонницы на постели; сердце- как сказал бы Набоков- летит в ночи со скоростью 4600 ударов в час.
Души гениев представляются звёздами. Мысленно вычерчиваешь новые созвездия : Пушкин, Баратынский, Лермонтов. Тютчев, Ходасевич, Блок... не хватает ещё одной звезды - Ивáнов! Вон паутинкой метеора сорвалась звезда - Ника Турбина. Уподобляешь писателей планетам : Толстой - Юпитер. Достоевский - Сатурн. Пушкин.. ну да, Солнце. Лермонтов - Меркурий. Набоков - Луна. Ивáнов - обжигающий льдом экзистенциальный Плутон.
Странные мысли возникают при бессоннице - дегустация безумия и смерти : соскальзываешь сквозь лица и существования незнакомых людей, пространства, времена, свои же мысли, "я".. - почти падение Алисы, но, падение в себя.
Как там у Ивáнова? "Чёрная музыка Блока".. Атомы, сердцебиения, звёзды, звёздная пыль ночных городов.. всё звучит и мерцает в едином ритме, пока не затихнет, слившись с тёмным воздухом "ничто".
Что там безумный Мопассан говорил перед смертью ? -" мир распадается на скуку, шутовство.."
Как сказал бы Набоков " Страшная беззащитность души в вечности" ( В.В., это история не о вас, успокойтесь. Вам уже давно пора помириться с Ивáновым).
Чем укрыть, в какие крылья укутать продрогшую и обнажённую душу ?
Читаешь ранние стихи Ивáнова : уайльдовское изящество, смысловой импрессионизм.." Всё в жизни мило и просто"..
Если бы ангелы и боги имели свой стиль при создании мира, то это был бы импрессионизм : светлые звуки, лики многих истин приятно размыты..
Помню как в детстве ехал в машине - на душе темно и грустно, слёзы на глазах.. А посмотришь сквозь них на вечернюю дорогу, и весело станет : фары машин мило исказятся. Едут "усатые", "крылатые" машины..
Перелистаешь лет 20-30. Боже, словно совсем другой человек писал эти стихи! Но и в них есть место любви, душе и даже "разговорам" с Достоевским и Пушкиным - одним из самых пронзительных в русской литературе- , но как это всё обнажённо и беззащитно!
Ходасевич как-то заметил, что Анненский похож на толстовского "Ивана Ильича". Но только с той разницей, что у Анненского в конце жизни не было "чуда". С Ивáновым это чудо произошло. Он почувствовал "отблеск нестерпимого сиянья" в душе.
Но у " Ивана Ильича " это сияние было нежным и лёгким. Вся шелуха жизни разом истлела. В его осязании участвовало всё его существо. У Ивáнова - иное : инфернальный солнечный "зайчик" сфокусировался до прожигающего сияния. Лермонтовский космизм и демоническое начало, словно блудный сын, ищущее бога в мире, где умер бог, получили у Ивáнова новое развитие.
Он выразил тоску лермонтовского сна и жизни в целом : уснуть, отдохнуть от этой безумной круговерти жизни, от этих реинкарнаций, вечных возвращений..на орбитах которых, до тошноты укачивает душу, и хочется просто уснуть, но слышать звенящую красоту мира.. Но и тут Ивáнов отчаивается : придёт к нему на могилу жена ( Одоевцева), а он не отличит её слёз и слов от дождя и ветра.!
Нитевидный пульс самой жизни - ниточка звезды. Сердце-лунатик идёт по ней. Люди смотрят, смеются, издеваются над этим "акробатом", над этим обнажением сердца в той же мере, в какой они издевались над бодлеровским "Альбатросом".
Вот дали темно пошатнулись. Сердце летит в "обледенелые миры"...
У Набокова получилось это заклинание хаоса и бездны ( В.В., вы опять за своё ?). У Ивáнова, как и у большинства из нас - нет.
Он ощущает душу и бога, как некую фантомную боль. Спускаясь по Дантовым кругам-орбитам планет и воплощений всё глубже и глубже, Ивáнов прислушивается к бессонному полубреду жизни и искусства, ища в полуударениях сердца искомый звёздный узор.

В глубине, на самом дне сознанья,
Как на дне колодца — самом дне —
Отблеск нестерпимого сиянья
Пролетает иногда во мне.

Боже! И глаза я закрываю
От невыносимого огня.
Падаю в него…
и понимаю,
Что глядят соседи по трамваю
Страшными глазами на меня.

Георгий Ивáнов