Десткая литература двадцатых-тридцатых. Литература гольфов и сандалий

Тот самый случай, когда с возрастом они нравятся все больше. Книжки, которые писали ставшие культовыми персонажи, книжки, которые чуть ли не мгновенно переживали своих авторов, сожранных страшной мясорубкой. Книжки, иллюстрированные авангардистами и революционерами советской живописи. Книги, которые давно пора переиздать и восхищаться.

В предисловии к данной рубрике следует обмолвиться, что детская литература в досоветскую эпоху несомненно существовала. Дети царской России читали запоем умилительные романы Лидии Чарской ("Записки институтки", "Записки маленькой гимназистки"), нравоучительные, исповедующие христианские ценности - Клавдии Владимировны Лукашевич ("Бедный родственник", "Брат и сестра"), повести воспитания Александры Никитичны Анненской ("Чужой хлеб", "Мои две племянницы"). Для детей писали Толстой, о детях писал Чехов, повести Куприна "Белый пудель" и Короленко "Дети подземелья" воспитали поколение сочувствующих революции. Переводы европейских книг, сказки Пушкина и Аксакова тоже не стоит сбрасывать со счетов. Однако, авторов, пишущих для детей и ради детей, было немного. Складывалось впечатление, что великой и ужасной русской литературе XIX века дети как аудитория были малоинтересны.
Из всей советской детской литературы, пожалуй, особого внимания стоит детская проза двадцатых. Если просто подсчитать, сколько времени прошло с момента публикации таких милых и романтичных, исключительно назидательных произведений Чарской, Лукашевич, Анненской, то и трех десятков лет не наберется. За эти три десятка лет переворот в детской литературе произошел колоссальный. Нет желания и авторитета как Чуковский и Крупская разносить в пух и прах то, что было до. Оно было и имело право на существование. Оно отражало дух времени и настроения.
Но то, что за такой короткий срок самый тон и ритм детской прозы изменились до неузнаваемости, не может не восхищать. Короткие, емкие, с минимумом распространенных предложений рассказики. Выпуклые вихрастые персонажи. Сермяжная правда о том, что не все носились по крымским степям, и, как у Гайдара, весело расстреливали предателей Родины. Были люди, которые медленно налаживали новый быт и приспосабливались к новым порядкам. По детской литературе, которой, как отмечают многие, позволено было чуть больше, чем взрослой, видно, что переход от одного строя к другому – процесс болезненный и трудоемкий.

Любое время, особенно время активных перемен, может быть интересно не только тем, что носили: расшнуровали и сожгли корсеты; обули тяжелые ботинки; укоротили юбки; что ели, что пили; где работали - МосСельПромМашТорг и ГосМосТрест; откуда брались учебники; во что играли; о чем пели - хором или соло. Очень любопытно отношение и обращение с языком. Послереволюционные годы, вплоть до середины тридцатых - это время жестких романтиков от литературы. Кузнецов, можно и так сказать.
Милые, кружевные рассказы, в них все Оленьки да Лизаньки, маменьки и нянечки, ленты и чулочки, елей и киселёк. Это еще год 1918.
Новое время задало ритм и языку. Из детских книг исчезли уменьшительно-ласкательные имена, самое их тон стал суховатым и деловитым, что ли. Пропали и забылись нега и ранимые души, благоговение и религиозный трепет.

Итак, детская проза двадцатых, коей, как оказалось, было много, но сохранилось от десятитысячных малоцветных тиражей ничтожно мало. И тому малому пришлось пережить войны и пожары.

Все книги можно прочесть на сайте РГБД в их архиве оцифрованных материалов. Или на сайте http://kid-book-museum.livejournal.com/.