3

Это даже не философский трактат — это проповедь. Это проповедь нового человека, построенная на отрицании Бога как такового. Стиль изложения малость бессвязный и перенасыщенный метафорами; порой приходится чуть ли не продираться сквозь него, чтобы добраться до смысла идей автора. Странно, почему Ницше выбрал в центральные персонажи своего трактата именно Заратустру. Из того, что я знаю о зороастризме, я не могу сказать, что его идеи сколько-нибудь похожи на ницшеанские.

Заратустра Ницше — это материалист («созидающее тело создало себе дух как длань своей воли») и радикальный атеист. Верящие в жизнь после смерти, как он говорит, сами отравляют себе жизнь земную. Не соглашусь: вера в Бога вовсе не противоречит наслаждению жизнью (привет Достоевскому с его неисчерпаемым жизнелюбием). Он злобен по отношению к церкви и священникам: он не может примириться с тем, что человека называют рабом Бога, с тем, что обращённая в потустороннее церковь отвращает людей от земной жизни.

Философия ницшеанского сверхчеловека — это философия личности целеустремлённой, эгоцентричной и презрительной ко всем, кого она считает ниже себя. Корень этого презрения следует искать, как мне кажется, в исходном утверждении «Человек — это нечто, что должно превзойти», то есть нечто несовершенное, лишь переходная стадия на пути развития от обезьяны к сверхчеловеку, достойная презрения. И в то же время, несмотря на эгоцентризм, сверхчеловека нельзя назвать совершенным эгоистом:

…ужасом является для нас вырождающееся чувство, которое говорит: «все для меня».

Видимо, в этом же контексте нужно рассматривать и парадоксальную фразу из самого начала книги: «я не подаю милостыни — для этого я недостаточно беден». Разумеется, бедность имеется в виду духовная; достигший в своём духовном богатстве идеи сверхчеловека Заратустра не считает себя обязанным помогать тем, кто не в состоянии не то что дойти до такой идеи, но даже просто следовать ей.

Тем не менее, Ницше не даёт чёткого определения понятию — что такое сверхчеловек, каковы его основные признаки и критерии. Да, он много говорит о его душевных качествах, об отказе от пренебрежения к телу, об эгоцентризме; но вся эта информация подаётся разрозненно, и он не делает попытки дать чёткое и внятное определение. Образ получается довольно-таки схематичным. Поэтому, хотя нам известны основные черты сверхчеловека, нам неизвестно, в чём его сущность: продолжение ли это биологической эволюции, новый, следующий вид, кардинально отличающийся от человека разумного, или только лишь ступень духовного развития в теле обыкновенного человека. В последнем случае правильнее было бы говорить, что человек — это не мост между животным и сверхчеловеком, а, скорее, биологическая основа и физический носитель для сверхчеловека.

Учение Ницше изначально ориентировано на духовную элиту и не предназначено для понимания широкими массами; особенно забавно понимать это сейчас, когда зачастую Ницше становится первым философом, которого принимают не слишком зрелые, но умеющие читать личности.

Очень и очень много Ницше пишет о вредности сострадания. Вспоминается кое-что другое:

Сострадание есть главнейший и, может быть, единственный закон бытия всего человечества. (снова Ф. М., которого я сую во все дырки по поводу и без повода).

Другое дело, что очень и очень часто человеческим состраданием банально пользуются. Вот пример: на выходе из подземного перехода, по которому я каждый день хожу к метро и обратно, стоит старуха (с тележкой в комплекте) в платке и пальто, вполне добротных, и с лицом, похожим на совок. Такое абсолютно самоуверенное и уверенное в собственной правоте лицо могло бы принадлежать секретарю сельской партячейки на пенсии. Стоит она, эта старуха, с протянутой рукой. Чего-то похожего на стыд я в её глазах не видел (не могу сказать, что сильно всматривался — всё же, таращиться на совершенно незнакомого человека не слишком вежливо). Стоит, как будто так и надо. Что я чувствую, когда вижу эту старуху? Правильно, омерзение. Появляется лёгкое желание плюнуть то ли в бесстыже протянутую руку, то ли в наглую рожу.

Говорят, что способность к состраданию — это та черта, которая отделяет человека от животного. В свете ницшеанской борьбы против всего человеческого отказ от сострадания выглядит на удивление логично.

Я не могу согласиться с тем, что человеческое сострадание основано на любопытстве, как это утверждает Ницше, и стремлении почувствовать себя выше, чем тот, кому ты сочувствуешь и кому ты помогаешь. Я искренне убеждён, что помочь человеку, находящемуся в трудной ситуации, можно совершенно бескорыстно, не думая о каких-либо последствиях в виде рая за оказание помощи или ада за её неоказание.

Над знаменитым тезисом о смерти Бога пришлось поразмыслить. Ницше бросает эту фразу в самом начале и сначала никак её не объясняет. Если, с его точки зрения, Бог — это всего лишь вымысел человека, то как вымышленная, нереальная сущность вообще может умереть? Очевидно, под смертью Бога символически понимается момент, когда человек отказывается от этого своего вымысла. И в то же время, с точки зрения ницшеанства, Бог, умерший из-за сострадания — это ещё и символ слабости, которой должен избегать сверхчеловек будущего.

Практически полностью непонятной для меня осталась идея злобы как одной из движущих сил в развитии от человека к сверхчеловеку.

Так говорил Заратустра и смеялся, полный любви и злобы.

Бесспорно то, что злоба зачастую выступает как мощный стимул для того, чтобы чего-то добиться. Но откуда берётся эта злоба, в чём её основание? Обиженный может злиться на своего обидчика и злоба станет причиной каких-то его действий, в процессе которых он может измениться. Неудачник может злиться на всех окружающих и весь мир, обвиняя их во всех своих неудачах; опираясь на эту злобу, он может вылезти из своей шкуры и стать чем-то большим. Но в чём может быть основание злобы, которая ницшеанцу практически необходима, у совершенно успешного, уверенного в себе человека? Почему и из-за чего он должен на кого-то злиться?

Понимая развитие через борьбу и соперничество, Ницше в этом смысле следует за Гегелем и его законом единства и борьбы противоположностей. Здесь, кстати, можно вспомнить и его тезис о благости войны, войны ради войны, которая оправдывает саму себя и объявленные для неё цели.

Иногда Ницше сам себе противоречит. То он утверждает, что люди по сущности своей не равны и не должны быть равны; то говорит, что маленькие люди не нужны вовсе. Как вообще будет существовать общество ницшеанских сверхлюдей, каждый из которых — сам себе господин и повелитель, без этих маленьких людей?

Отдельная тема — женский вопрос в «Заратустре». Мыслитель то всерьёз рассуждает о плётке (ладно, пусть плётка символическая, а не реальная — но смысл от этого меняется не сильно), то приветливо кивает танцующим на лугу девушкам, в промежутке бросив мысль, что только настоящий мужчина может освободить в женщине женщину.

Любопытны рассуждения философа об абсолютной цикличности и вечном круговороте времени. Это, кстати, не самое плохое объяснение для эффекта дежавю. Вот только остаётся неясным — как увязываются между собой самопреодоление и преобразование человека на пути к сверхчеловеку, которое всё-таки прогресс, и вечное возвращение всего на круги своя? Это ещё одно противоречие.

Я пришёл к выводу, что читать «Заратустру» до прочтения Библии (Нового завета, во всяком случае), явно не стоит (и да, сам я её всерьёз не читал). Сочинение Ницше процентов так на сорок пять — это полемика с христианством; для того, чтобы попросту понимать эту полемику, нужно знакомиться с первоисточником. К тому же, в книге Ницше хватает символических аллюзий к библейским сюжетам и риторики, схожей с библейской: образ стада овец и история о двух ягнятах, похищенных орлом, — это явная отсылка к риторике христианства, в которой верующие нередко называются паствой; история о ловле рыбы на горе напоминает нам о первоначальной профессии апостолов Андрея и Петра. Даже посиделки Заратустры с «высшими людьми» названы «тайной вечерей». Похищение орлом двух ягнят можно рассматривать в символическом ключе как выдёргивание людей, пришедших к ницшеанству, из общины верующих христиан.

Всё время, пока читал книгу, старался абстрагироваться от мысли о том, что её автор закончил свою жизнь в психиатрической лечебнице. Получалось плохо. В то же время, несмотря на то, что идейная система ницшеанства мне чужда, несмотря на то, что книга в целом мне, пожалуй что, не понравилась — несмотря на это, я выписал из неё чуть ли не огромное количество цитат. Правда — я не помню, чтобы из какой-то другой книги делал столько выписок.

В «Заратустре» хватает действительно дельных мыслей. О сущности государства, например (как бы хотелось, чтобы это было не так; но ведь сейчас всё так и есть, не правда ли?). Да, привлекателен призыв стать сильным, уверенным человеком, твёрдо знающим, чего он хочет и управляющим своими желаниями. С яростной критикой веры в Бога (именно веры как духовного переживания, а не религии как системы норм и институтов) я не согласен. Люди слабы, лживы и трусливы не потому, что церковь велит им это, а потому, что они сделали себя такими, не пожелав стать лучше. На мой взгляд, тот, кто творит добро, не задумываясь о последствиях — вот кто действительно носит Бога в своей душе.

Я намеренно не стал ничего говорить о влиянии идей Ницше на гитлеровский нацизм. Это вопрос, который требует отдельного разбора и изучения и той, и другой теорий (что затруднительно хотя бы потому, что «Моя борьба» у нас законодательно запрещена к распространению.

Безусловно, философские идеи Ницше крайне полезны для практической жизни, сравнительно просты и потому привлекательны для многих, несмотря на свою античеловечность. Гуманность, терпение к другим, любовь к ближним — всё это попросту не будет иметь значения для ницшеанца, потому что он мыслит в совершенно других категориях.

В целом, книга оставила достаточно неоднозначное впечатление. Идеи, с которыми нельзя не согласиться, здесь соседствуют с бездоказательными, непонятно на чём основанными утверждениями (пресловутая воля к власти: ладно, воли к существованию не существует, но почему в качестве опоры жизни выбрана именно воля к власти? Не воля к любви, не воля к творчеству, не воля к состраданию, наконец?). Всё это замешано на крайне своеобразном стиле изложения и приправлено бессвязными стихами. Читается «Заратустра» довольно нудно, и появляется откровенная мысль «да когда ж уже эта книга закончится?». Да, я прекрасно понимаю, что это ни разу не развлекательное чтиво; но что мешает писать чуть более живым и интересным языком? Ах да, это же сборник проповедей — антитеистических, но всё же проповедей. Но ведь и проповедь можно произнести так, чтобы тебя слушали с интересом, разве нет?