5

Любовь. Только Любовь

Что ещё, кроме любви – нескончаемой, надеюсь – благодарной – к тому, что сделало тебя тем, кем ты есть? «И что им нужно? Это только любовь», - или что-то в этом роде, в какой-то современной песенке.

О чём ещё можно писать, говоря о советской литературе? О чём?

По прошествии четверти века с момента её кончины, успокоившись и хлебнувших из других источников, что можно сказать о листах белой бумаги, покрытых черной типографской кириллицей; листах под красными, белыми, матерчатыми, бумажными обложками?

А ещё были и не книги вовсе, а толстые журналы. Которые, как и поэты, как и не-поэты, были большими, чем поэты и не-поэты вместе взятыми. Светло-синяя обложка «Нового мира», светло-желтая «Нашего современника», серо-перламутровая «Дружбы народов», - разве это забудешь?

Не так давно в библиотеке, которая подобно дилерскому центру принимала и принимает заказы на книги из центральной научной библиотеке, куда пришлось обратиться по служебной необходимости, у входа, на высоком столике лежали книги. Лежали под аккуратно написанным текстом: «Эти книги вы можете навсегда взять с собой». Меня это потрясло! Всё в мире перевернулось, и едва ли когда-нибудь вернется к прежним временам, временам носов с замороженными соплями в очереди в день привоза новых книг; временам книг из-под полы и по блату. Никогда этого уже не будет, как не будет и миллионных (!) тиражей.

Впрочем, разве об этом хотелось сказать? Нет, хотелось и хочется говорить о любви.

О любви к книге, к советской литературе, великой, единственной в мире литературе, превратившей элитарного «Онегина» в настольную книгу девчонок и ребят с нашего двора. Чьи родители уже были грамотными, но бабушки и дедушки «пыкали и мыкали» над газетными текстами. Культурная революция, - вот что потрясло Россию более потрясений эпохи модернизации и даже – войны.

«Средневековье», - говорил Сталин о Советском Союзе середины 20-х годов.

Средневековье. И вдруг, и вдруг!

Акушерка мысли, - так сказал Герцен о Книге.

Кто-то сказал: хочешь увидеть свою жену в старости – посмотри на её мать.

Было сказано кем-то: хочешь понять, каков правитель – посмотри на его страну.

Так и рвется вот это: хочешь узнать каким был Советский Союз? Посмотри, что и сколько он публиковал.

Советская литература, я люблю тебя.

Как мне найти слова, которые передали бы слёзы в моих глазах сейчас, когда я пишу эти строчки?

Сыновья благодарность за всё и за всех, кто писал тебя, советская книга. Писал жизнью. Кровью. Судьбой. Несправедливостью. И – талантом. Писали потомки тех миллионов и миллионов лапотников, крестьян, 1000-летие разговаривавшими с Вечностью на своем, наверное, заскорузлом языке вековечной нужды, голода и выживания, страха пленения людьми степи, веками накатывавшихся на тех самых предков тех самых потомков, что считались не так давно самыми читающими в мире.

Вечная память.

Как-то вот некоторое время считалось, да и сейчас, наверняка, кем-то считается, что Настоящая Литература – это вот та, подпольно-эмигрантская. Это – настоящая русская литература. А вот сотни миллионов экземпляров других авторов – это так, навоз и вечный позор перед чистой совестью чистых писателе-поэтов.

«Кто сказал всё сгорело дотла/Больше в землю не бросите семя/Кто сказал, что земля умерла/Нет, она затаилась на время», – с этим-то чё делать будем? Наполнять чистую совесть несмываемым стыдом за ненаписанный второй или третий «Котлован»? Эти-то строки вполне себе официально печатались.

Или с этим: «Главное – вовремя отвернуться, чтобы никто не увидел, как скатывается по щеке горячая и скупая мужская слеза», - с этим что делать? Или, оттуда же: «Папка, папка, я знал, что ты меня найдешь!»

Они не были, и не могли быть ангелами – ни те, кто печатался, ни те, кому это было запрещено, ни те, кто взвалил на себя крест эмиграции. Никто не был ангелом. И не все имели искру божью. Так было, так есть и так будет всегда.

«Просто» все творившие в то время, разделенные тиражами, признанные и непризнанные, уехавшие и оставшиеся, - все они были русскими людьми. Вот так просто: русскими людьми. С той судьбой, которая была уготовлена нам всем. Где – своими руками, где – роком или, если по-нашему, - судьбой.

И не все, ой как далеко не все из читавших её, советскую книгу, уже в другой стране, уже в других условиях были замечены на ниве христианского гуманизма и коренного патриотизма. Сколько их, советских читателей, оказались по разные стороны баррикад. Сначала – баррикад собственности: вчерашние читатели стали братками и начали мочить и коммерсов, и таких же братков. Из других дворов.

Потом, поднявшись в собственных глазах не только над внушаемым когда-то советской литературой скромностью (ведь «быть знаменитым некрасиво»), а потом и над «просто» человеческой совестью; эта вот часть «поднявшихся» читателей провозгласила себя «офшорной аристократией», всех прочих, когда-то читавших, нарекла дауншифтерами; основным же содержанием «человека новейшего» было провозглашено «человек квалифицированно потребляющий». Вечная память!

Закончить же хочу прекрасным, на мой взгляд, кусочком текста Алексея Варламова о Василии Макаровиче Шукшине: «Но с ещё большей уверенностью можно сказать, что и тогда Шукшин не усомнился бы в России и нашел бы, увидел в ней то, что и на этот раз нас вывезет». (стр.442)
Вывезет?