5 он ел так, как отказываются сдаться, как говорят рассвету «прощай», как вздергивают Муссолини, как берут Берлин

Это не история про 1946-ой, эта книга - и есть 1946-ой. И это не история в жанре фантасмагории, это попытка поймать творящуюся вокруг фантасмагорию за хвост, в здесь-и-сейчас, которое абсурдно, не менее абсурдно, чем предыдущие пять лет, потому что люди, из которых не успели сделать пуговицы, и люди, которые не успели отдать на это приказ смешались на одних и тех же улицах, не ведая, что будет дальше, мир после Потопа, в котором не затонуло и вылезло на берег чудовище:

Посмотрите на его большие уши, на его жадный рот, взъерошенные перья, паршивую шкуру, на его кривые крылья, битую спину, метафизическую морковку, гляньте в его ошеломленные глаза, вслушайтесь ночью в его отчаянную песнь… Это человек.

И он очень хочет верить: в достаток, в логику, в обман, в религию, в равенство, в порабощение, в победу, в безопасность, в войну - в слова. А слова уже не работают. Но, может быть, если повторять их чаще? Но, может быть, если подкрепить слова голодом? Ты вечно голодал просто так, почему бы не попробовать голодать за что-то? И вот этот аюсурд, абсурд испытания. смерти, абсурд прилипшего к спине живота, абсурд долгой дороги босиком - вас раньше гнали, а теперь ты идешь сам и можешь назвать это паломничеством. Названия, одни названия, заголовки, речи по радио, все только для того, чтоб оправдать абсурд. И вот выходит он из Бухенвальда, и твердит об афере, а идущий за ним старик красит кожу в черный, потому что:

Расчет был прост: в день оный он сможет немедленно доказать, что не является негром, тут же избавится от преследований и обретет безграничное утешение — чудесный сон, который часто посещал его в Европе, пока он, еврей, скрывался от нацистов по убежищам. Вот если б тогда, в Париже, во время ареста, он мог бы так же легко расстегнуть ширинку и доказать, что не обрезан… Только вообразите: черные под угрозой геноцида, вас задерживают, а вы легким прикосновением губки с мылом доказываете, что вы не негр. Так он и жил в ожидании этого чудесного момента утешения, которого никогда не знал.

И когда читаешь дневники тех лет, ну хоть Сабурову "О нас", про мировое кочевье, уже не третья даже волна эмиграции, а тот самый потоп из масс, великое смешение народов, где человека с надписью в документах "нация: венгр" не пропускают, потому что это "не национальность. а цирковая профессия" - с совершенной серьезностью, не шутя и не издеваясь - вот тут и накрывает той самой фантасмагорией действительности. Это не социальная комедия вроде "Четвертого позвонка", это репортаж с места событий.
И когда человек в желтом котелке вылетает из чердачного окна - ну что ж, значит так и есть.

— Над кем же вы смеетесь, друг мой?
— Над собой.