5

Сказка о смерти и самонарождающейся жизни, или Записки о людях из подпола

В романе Мамлеева присутствуют два вида персонажей (остальные просто трупы): те, кто органично самодостаточно существуют в смерти, и те, кто ее боится, отвергает чем угодно, но неминуемо становится грибнистым клубеньком из подпола, мгновенно и болезненно переродившись в куротруп. Крошечный островок бредового христианства против бездонной метафизической трансцендентности. И вся эта клубеньковая популяция ищет ответ на вопрос: что происходит после смерти.

Жизнь тела в теле - показана на разных уровнях: эпителия у дремучих деревенщин, тонкой и бредовой рефлексии о Я и вещи в себе у интеллигентов,

Определенное сходство Алеши с героем-тезкой из "Братьев Карамазовых" Достоевского. Кстати, вместо икон во всех углах у "интеллигентов" - его портрет.

Пошуровал ножом в животе
сдох, значит схоронился
уверенно, без боязни, шел на дно
смрадно хихикала
детские сморчки (об умертвленных в ямах младенцах)
червивое пространство
осиротев от самого себя
мертвеюще-сладострастное лицо
развалясь в самой себе телом (словно бы вместо души и тела у этих людей есть два слоя эпителия - мертвый и обновляющися)
нелепая блевотина, онелепила (вообще, в тексте у Мамлеева много раз употребляются производные этого слова - нелепость)
старик Михей аки бесполый Метатрон
самосожранный Петенька

...как будто бы нарочитое придание неживому и пассивному черт живого и активного, а осознанным действиям - тупизну неорганики, самособойность. Грибное - как портреты, составленные из овощей. Люди как пованивающие мешки с какими-то земляными корнеплодами и с прогнившим взглядом. Обитатели погреба, отвратительные гномы, составленные из клубеньков и кореньев, питающиеся своей собственной гнилью. На теле клубней живут самозародившиеся мокрицы вроде Лидочки Красноруковой. Иногда клубеньки превращались в червей внутри яблока. Федор, уползающий подпол и роющий ходы, возвращается к себе самому: "Смерть и была его душой". Либидо и Мортидо в самой тесной связке с нарастающей механистичностью.

"Петенька, правда отличался тем, что разводил на своем тощем, извилистом теле различные колонии грибков, лишаев и прыщей, а потом соскабливал их - и ел. Даже варил суп из них. И питался таким образом больше за счет себя. Иную пищу он почти не признавал. Недаром он был так худ, но жизнь все-таки держалась за себя в этой длинной, с прыщеватым лицом, фигуре", - это похоже на то, как Дали обожал складывать на блюдечко коросту с ран, нечто чрезвычайно ОТВРАТИТЕЛЬНОЕ и сладострастное при этом.

...И если же все-таки позволено будет сравнивать, то сравню его с другим сладострастным препаратором смерти - Габриэль Витткоп. Ее смерть эстетична, интертекстуальна, иронична и происходит в сумерки - клубятся ли они в углах комнаты, возникают в дыму пожара или же от того, что светлый день накладывается на радужную блевотину. Мир "Шатунов" - это большая мыслительная пустота сна, тот самый полуденный демон, которого так боялся Кант.

По ходу чтения является постоянный восторженный страх: хоть бы дальше автор выдержал заданную эстетику и не сбавил. Сбавляет, конечно, ну а что поделать.