5 Кулаки, подкулачники и бабьи бунты

Под словом rebels, вынесенном в название, канадский историк-русист Линн Виола не имеет в виду конкретного повстанца с оружием в руках; это, скорее, вообще образ человека, сопротивляющегося существующему режиму всеми возможными (в том числе и насильственными, конечно) способами. Вот как раз на этих способах Виола и концентрируется - бегство, самораскулачивание, уход в города, смена социального статуса, бойкот, обращение к властям (особенно к всесоюзному старосте), красный петух, террор против активистов и чиновников, забой и продажа скота, уменьшение посевов, самосуды и тому подобное. Основная идея книги состоит в том, что автор твердо убежден - все, что советское государство предпринимало в деревне в конце двадцатых - начале тридцатых годов - коллективизация, раскулачивание, Первая Пятилетка, двадцатипятысячники, борьба с неграмотностью и антирелигиозные кампании - было проявлением гражданской войны, войны партии против крестьян до полного уничтожения крестьянской культуры, самобытности, традиций: ликвидация крестьянства как класса.

Размах картины, представленной Виолой в своей книге, поражает, этот образ тотального наступления города на деревню производит большое впечатление, хотя и смущает своей апокалиптичностью и безапелляционностью. Виола вполне убедительна, перепахав массу советских источников (других просто почти нет), и каждое лыко у нее в строку, несмотря на весь мой скепсис. Другое дело, что у автора в какой-то момент идея тотальной трансформации и аккультурации крестьянства отрывается от своих носителей и начинает существовать отдельно, живя по собственной логике и с собственными целями, а я к таким теориям отношусь, скажем так, с большим подозрением. При этом нельзя сказать, что она игнорирует альтернативные объяснения каких-то фактов и явления, но эдак небрежно отодвигает их в сторону - мол, да, можно и вот это предположить, но, скорее всего, права я и это была гражданская война города против деревни.

Виола указывает на множество крайне интересных и важных деталей и тенденций в коллективизации и советизации деревни: что государственный и крестьянский террор взаимно друг друга усиливали и ожесточали; что определение "кулак", изначально бывшее экономической дефиницией, быстро стало политической (и любой, даже самый бедный крестьянин, мог стать кулаком, если выступал против советской власти); что разбазаривание крестьянами своего имущества нанесло советской власти гораздо больший и долгосрочный ущерб, чем любые восстания вместе взятые.

Смущает двусмысленное использование автором имени Сталина: с одной стороны, время от времени Виола четко пишет о том, что местные власти зачастую действовали гораздо более жестоко, решительно и размашисто, чем это требовала от них партийная верхушка, что репрессии в большинстве своем были ответом на требования партийного актива на местах, и употребление в данном контексте таких терминов как "сталинизм", "сталинская революция" и подобных указывает не на конкретного человека, но на весь строй, сформировавшийся в 20-30-годы; с другой стороны, он всячески подчеркивает прямое участие Сталина в выработке всех аспектов антикрестьянской политики и пихает его даже туда, где вообще-то Сталиным даже и не пахло, делая из секретаря партии этакий сверхъестественный жупел.

Вообще мне тяжело четко оценить эту книгу. Виола крайне эмоциональна, живописуя ужасы коллективизации и репрессий, она, как мне кажется, переходит черту в проявлениях неуместной вовлеченности и симпатий. С другой стороны, чем больше изучаешь эту по-настоящему страшную тему, тем лучше понимаешь, что оставаться сдержанным и индифферентным крайне сложно, если вообще возможно: от описания того, что советская власть делала с деревней в конце 20-х и начале 30-х годов, волосы становятся дыбом. Виола большой спец по русскому крестьянству первой половины двадцатого века, она любит историю России и сама бегло говорит на русском, и ее познания и увлеченность невозможно не уважать, но одновременно именно эта увлеченность несколько напрягает и озадачивает, ибо вслед за автором читатель оказывается на одной, вполне конкретной стороне баррикад, а кроме того, у авторского взгляда появляются "слепые пятна": например, Шейла Фицпатрик в книге Education and Social Mobility in the Soviet Union указывает, что целью крестьянского террора зачастую становились сельские учителя, никоим образом не являвшиеся агентами советизации, ибо их самих государство воспринимало как буржуев - Виола такие моменты упускает. Демонстрируя манихейские воззрения партии и деревни, автор, кажется, не замечает собственного манихейства.

Несмотря на все мои претензии к авторской точке зрения, книга на самом деле очень хорошая. Основываясь на скудной и специфической советской статистике, не до конца обнародованных материалах ОГПУ и узком круге весьма субъективных воспоминаний и свидетельств, Виола рассмотрела эволюцию крестьянского сопротивления режиму и его последствия, проанализировал различные формы, в которые выливалась борьба с коллективизацией, практики выживания и гендерный аспект (крайне важный в этом вопросе, учитывая такие феномены, как бабьи бунты и колхозные ударницы), тем самым в деталях продемонстрировав, как война с собственным населением уничтожила сельское хозяйство страны, не так давно бывшей мировым аграрным лидером.