4 Сцены из деревенской жизни

- Баба Нюра! Баба Нюра!

- Чего, окаянный, горгулья тебя дери? Не видишь – занята я. Погоди.

Афанасий покорно ждал, рассматривая знакомые до боли пустые полки сельпо.

Наконец, баба Нюра закончила свои неведомые дела и вышла к прилавку.

- Тут я. Чего надо? Водки нет.

Афанасий обиделся.

- Ну что сразу – водка? Мне б для души чего… Портвейн есть?

- Нету, ничего нету. Вот как привезли Тагора, так больше ничего и нет.

- Кагор, что ли?

- Сам ты кагор, рожа пропитая. Та-гор. Книжка такая.

- А покажи!

Баба Нюра вытащила из-за полок стопку новеньких книг.

- Вот. Дегидранат какой-то. Стишки вроде.

Афанасий мучительно думал. Возвращаться домой с пустыми руками ой как не хотелось, а томики выглядели по-мужски солидно.

- А давай сюда Тагора.

- Всего, что ли?

- Куда там, потоньше чего выбери.

- Ну держи, том седьмой. Оплати в кассу.

Утром в сельпо раздался стук и грохот.

- Баба Нюра! Баба Нюра!

- Закрыто еще, куды ломитесь?!! Да иду я, иду…

- Ты чего это моему мужу вчера продала?!

- К-к-книжку…

- Белены ты ему продала, совсем мозги набекрень стали у мужика! А ну, идем!

Тамара потащила ошарашенную бабу Нюру по улице.

Из домика Афанасия не доносилось ни звука.

Опасливо заглянув в окно, баба Нюра увидела незабываемое.

С венком из подсолнухов на груди, замотавши голову в белую простынку и нарисовав на лбу точку красной гуашью, Афанасий сидел на столе в позе лотоса.

Заметив жену с товаркой, он гневно ткнул в них пальцем:

Вечером под окнами Афанасия собрались все соседи. Пришел и врач, интеллигентный старичок с рериховской бородкой в ермолке.

- Знакомство с индийскими классиками, да еще и с Нобелевскими лауреатами, конечно, похвально. Но в данном случае мы можем наблюдать некую манию…

- Откуда вообще этот Тагор у нас взялся? Кто нам эту белену завез?

- Стыдно не знать, батенька. Рабиндранат Тагор – большой друг Советского Союза. Он побывал у нас с визитом и призывал свою родину брать с нас пример, бороться за свободу… Его творчество у нас популяризуется, лучшие поэты переводят…

- Тише! Смотрите, сейчас опять Афонька переводчиков будет показывать!

Афанасий выпрямился и как-то схуднул с лица. Замотался в жёнину черную шаль и монотонно, вязко, тяжело начал:

- Ахматова, - кивнул старичок.

Глаза Афанасия вдруг налились лошадиной яростью, подбородок вздернулся:

Все обернулись на старичка, это превращалось в безумную викторину.

- Неужели Борис Пастернак?!

А Афанасий отбросил личины переводчиков и просто пел.

И вечность отступала перед красотою мгновения, и вздымалась белоснежность Тадж-Махала, несущего смертную человеческую любовь сквозь века.

Афанасий пел об индийских богах с грозными именами, но под ними открывались понятные, общечеловеческие чувства – всепрощающая любовь, которая в других странах зовется Иисусом. Он пел о свободе, называя ее именем Шивы – о свободе немецких романтиков и не родившегося еще Виктора Цоя.

Он говорил обо всём просто, почти без иносказаний, ясным, звенящим языком. Старичок-врач, привычный к витиеватости русских поэтов, лишь морщил лоб и изредка кивал, услышав знакомые символистские нотки.

Эти стихи не были предназначены для пыли кабинетов, их нужно было выкрикивать с баррикад, шептать возлюбленным, заклинать ими весну.

От горних вершин и великих свершений Афанасий вдруг мчался в мир семьи и детства, но темы были те же – мимолетность времени, тоска по юности, потребность в любви. Здесь царила женщина, многоликая странница, – и любовь к ней была началом любви к миру. Эта дряхлая истина звучала как в первый раз.

Не было в этих стихах ничего пошлого, туристического, псевдо-индийского – так они были естественны и общечеловечны. Лишь имена цветов были незнакомы сельчанам.

А Афанасий уже нёс, нёс их в мир до пришествия человека, в мир безгласной земли, и говорил от имени этой земли, которая пребудет вечно, а вся наша наука и цивилизация – лишь сор для неё.

Афанасий разыгрывал кусочки из пьес. Особенно изящна была та, что про больного ребенка. Вынужденного сидеть у окна и разговаривать с прохожими. Сколько тоски было там - и хотелось взять посох и идти по этому прекрасному миру прочь! Странничество – единственно верное состояние человека.

И что такое человек? Почему одни и те же идеи и образы омывают весь мир? Афанасий пел о «блуждающих снах» Мандельштама.

Где бог в нашем мире? Нет ему имени – все слова тесны для него. Можно обращаться к нему как к любимому, невидимому, далекому, прекрасному. Это некое всемирное существо, пронизывающее все. Нужно искать это высшее присутствие снаружи и внутри, в природе и в собственной душе.
Существо это хранит великий порог – смерть. И смерть – не завершение, а начало.
Существо не требует слепой веры, оно далеко от затхлых мировых религий:

Афанасий выбивался из сил – густо замешаны были стихи:

И вот Афанасий остановился:

Соседи поспешили по домам. Они уже не обыватели, этой ночью они были воинами, мудрецами, любовниками…

Но пришло утро – серое, растерянное, мятое. Через два часа на работу. Невыспавшаяся, смущенная Тамара варила кашу и думала о волшебной книге. Нездешняя она все-таки и страшно далека от народа. Им в Индии хорошо – тепло, а нам тут дров на зиму надо заготовить и полушубок старшему справить… Не до цветов, борьбы и свободы.

Посёлок просыпался. Обиженно мычали коровы, накрапывал дождь. Скрипел ворот у темного колодца, на боку которого была вырезано «дура».