5 Нужна ли жалость?

Как часто любовь или добро подменяются обыкновенной жалостью? Никакой статистики не существует и никто вам об этом не скажет, однако если брать в пример чернокожих рабов и добро, которое оказывается им, то знайте, это есть выхолощенная дистиллированная 100-процентная жалость.

Лауреата Нобелевской премии Тони Моррисон я читаю во второй раз. Первым романом-откровением была «Возлюбленная», которая разрезала моё сердце на куски, а затем потопталась на кровоточащем мясе. Теперь беспросветная «Жалость», оставившая во мне всё также много ножевых ранений.

С Моррисон всегда так — если вы не готовы читать про рабскую жизнь негров в свободной Америке, лучше даже не открывайте, иначе получите водоворот криков людей, которые жили жизнью адовой, жизнью, прожить которую дано лишь тем, кто в конце концов становится святым.

Рой голосов похож на ощущение перед Стеной Плача — прикоснуться к этой старинной поверхности, что попасть в сердца людей с невысказанной многовековой болью и страданием. Столько историй о тщетной жизни человеческой я слышала лишь там, в Иерусалиме, рядом с фрагментом древней стены 70-го года нашей эры.

А теперь Моррисон окунает меня в Америку 17 века, концентрируя внимание на судьбе четырех женщин, четырехлистником обернувшись вокруг одного бутона, одного жалостливого мужчины Джекоба.

Джекоб решил построить дом. Дом его убил. А четыре женщины остались. И мы слушаем их исповеди, голоса их жизни, наполненной болью и страданиями.

Юная прекрасная Флоранс, которую отняли у матери и продали Джекобу. Чернокожая красавица, привыкшая носить обувь, оттого пятки у нее не загрубевшие, оттого она изгой — не такая, как все рабыни. Флоранс, что Суламифь поёт песнь своему Соломону, взывает к любимому, к свободному рабу, у которого даже профессия есть — кузнец. Она идёт к нему и путь её долог, но она должна дойти сквозь лес и белых людей, которые могут сделать с одинокой чернокожей девочкой всё, что угодно (у нее нет прав, и закон на нее не распространяется), она должна выстоять и прийти к любимому, чтобы спасти свою Хозяйку, а вместе с ней и себя, потому что она отдалась ему вся, без остатка, и теперь она, словно цветок без воды, вянет, засыхает, молит о взгляде, прикосновении, слове. Она идет, и ступни у неё становятся жесткими.

Еще одна чернокожая, не помнящая своего имени, — Горемыка. К чему она в хозяйстве? Ничего делать не умеет, всё валится из рук, только ходит к воде, да разговаривает сама с собой — ополоумевшая. Джекоб прибрал её к себе, желая помочь, а она в помощи не нуждается, но после окажется, что она сильнее, чем кто-либо мог подумать, что она может дарить жизнь, а не только видеть, как её отнимают. И в ней скрывается и страдание, и одновременно сила. Тот невидимый, с кем она разговаривает, дарует ей эту силу — силу ничего не помнить, когда надо, силу закрывать на боль глаза.

Есть еще длиннокосая Лина с кожей между белым и черным. Она — наивернейшая слуга своей хозяйки, только произошла она из племени индейцев, которого уже больше нет: болезнь подкосила, а тех, что не болезнь, — белые люди. Она от тех, кто пострадал прежде в свободной стране. Она, коренная американка, вынуждена служить всю жизнь и прислуживать.

И сама Хозяйка, которая вроде как властвует над тремя женщинами, но своей жизнью не владеет. Юной девочкой Джекоб увез её из Европы, из дома суровой матери, на другой континент. Мужчина, который старше её в три раза, должен был стать для нее, пугливой девчушки, всем: опорой, пропитанием, домом. А если бить будет — то так и должно быть, ведь так заведено: женщина — раба своего мужчины. Счастье она испытала несколько раз — когда рождались дети. Только дети... их больше нет. И остается лишь радость, когда муж возвращается с долгих рабочих поездок домой, и просто он рядом. А теперь и мужа нет. И что теперь делать белокожей женщине с тремя рабынями да огромным домом посреди свободной страны? Кто защитит ее, одинокую женщину, чужестранку?

Разматывая судьбы женщин, как клубок, строчку за строчкой их многоголосого рассказа, натыкаешься и на истории других рабынь или рабов: они вплетены друг в друга мимолетными воспоминаниями, диалогами или одним словом. И опять Моррисон, концентрируясь на рабской судьбе любой женщины, касается и рабского удела мужчины. Здесь есть два чернокожих с соседней фермы, Уиллард и Скалли, есть свободный (так ли это?) кузнец, есть сам Хозяин, Джекоб, который тоже раб, раб своей мечты, раб своей жалости.

Над этой небольшой двухсостраничной книгой можно размышлять и нужно разговаривать. Моррисон вкладывает в неё, казалось бы, опыт целых поколений, а суметь вложить такой огромный материал в несколько сот страниц — это высшее авторское мастерство.

Если сравнивать «Жалость» с «Возлюбленной», то она не настолько жестока описательными моментами, однако она более цельная, более концентрированная, более логичная по своей структуре. И магических элементов, которые мешали мне в «Возлюбленной», намного меньше.

Так что же такое жалость? Есть ли жалость в том, чтобы взять и накормить чернокожую девчушку, но не заметить цепь у ее ног? Есть ли жалость в том, чтобы спасти утопающую, но привязать словом «рабыня» к дому? Есть ли жалость в том, чтобы взять представительницу коренных американцев из выжженной деревни и связать ее по рукам и ногам обещаниями служить? Есть ли жалость в том, чтобы увезти молодую девочку из жестоких лап матери и превратить ее в жену посреди дикой природы новой неосвоенной земли? Нужна ли жалость?

Миллион вопросов и ни одного ответа.