4.5

Еще когда я впервые читала Мариенгофа, меня поразили годы жизни – 1897 – 1962. Для меня он весь был там, в двадцатых годах, вместе с Есениным и другими такими же молодыми и нахальными, в черных цилиндрах и желтых кофтах, в то бурное и веселое время. Но из этого времени, пережив войну, он почти дотянулся до времени нашего, он застал начало оттепели, он мог слышать Высоцкого и Окуджаву, Вознесенского и Евтушенко, Аксенова и Трифонова. Да и 65 лет (он умер в день своего рождения) – не возраст.

Это вам, потомки!
Третья часть автобиографической трилогии - произведение абсолютно бессюжетное, отдельные мысли, смешные зарисовки, обрывки воспоминаний. Очень разные люди, известные, не очень, Зощенко, Образцов, Шостакович, Эйхенбаум.

Невозможно удержаться от цитирования. Но это и бессмысленно – это надо брать всю книгу и выписывать фрагмент за фрагментом. Меткие, точные, злые, а иногда и неожиданно сентиментальные. Рассказ о двух старых супругах, непримиримых политических оппонентах, проведших всю жизнь в идеологических спорах. Они даже спали на разных кроватях, но умирать старый большевик пришел в постель к жене-меньшевичке – «Розка, умирать приполз к тебе» Известная, ставшая расхожей история о том, как Сталин грозился назначить Фотиеву вдовой Ленина после слишком вольного выступления Крупской в защиту Троцкого. Сюр? Нет, жизнь… В политику он не лез, но Сталина ненавидел, а Ленина уважал.

В двадцатых годах у нас в Москве спрашивали:
— Кому на Руси живется хорошо?
И отвечали:
— Максиму Горькому в Сорренто.
Он тогда был невозвращенцем. С Лениным не сговорился. А вот со Сталиным, видите ли, и с его Ягодами нашел общий язык!

В тридцатые годы Мариенгофа практически не печатали, не издавали, его пьесы не ставили. Все, что он писал, шло в стол.

Какие острые, умные речи произношу я… на улице, на Литейном, на Загородном, при фонарях, при звездах, шагая к себе на Бородинку после очередного собрания в Союзе писателей.
— Ба! Мысль! — ударяю себя по лбу, поднимаясь домой на лифте. — Напишу книгу: «Непроизнесенные речи».
И тут же вздыхаю:
— А где печатать? Когда? Опять после смерти? К черту! Надоело!…
И, конечно, не пишу и не напишу.
Сколько таким образом у меня погибло романов, пьес, стихов.

Он словно оказался на периферии писательской жизни. Но отчасти, это и спасло ему жизнь в тридцать седьмом. О нем, видимо, не вспоминали. Слова, написанные о Викторе Шкловском, можно отнести и к самому Мариенгофу

Виктор Шкловский был человеком благородным, хоть и не слишком мужественным. В жилах его текла кровь революционера. Тем не менее Сталин его почему-то не посадил. В конце тридцатых годов это удивляло и самого непосаженного, и его друзей.
Округляя и без того круглые глаза свои, приутихший формалист шепотом говорил:
— Я чувствую себя в нашей стране, как живая чернобурка в меховом магазине.

Но и даже после 1956 года сам он никогда и ничего не подписывал, не голосовал, не протестовал, не присоединялся, не осуждал. Отчетливо чувствуется нескрываемая неприязнь к современному ему кругу писателей. Софронов, Михалков (история про «чебурек от Сталина» - это уже не неприязнь, этому и название придумать трудно. А может и сочинил он это все, а? С него станется) , Симонов, Леонов, Федин . Да и Горький для него – «худший из лучших, самый маленький из самых больших». И то сказать – он мерил их по мерке Чехова, Достоевского, Толстого.

Мне совершенно не понравилось название, так не похоже на умного Мариенгофа, с его удивительным вкусом – такое пафосное, избитое и банальное. Или напоследок он еще раз решил посмеяться над читателем?

Дальше...

Записки сорокалетнего мужчины.
Столько злости, обиды и разочарования. Самый продуктивный возраст – а сорок лет ему было в 1937 году!– и полная невостребованность. И довольно зло – о женщинах. Не спорю, они – мы? – нередко и не такого заслуживают, но обобщать зачем? Тем более, что главная женщина его жизни – Мартышка, Нюшка, АннБорисовна, обожаемая Никритина – всегда была рядом. «Как цирковые лошади по кругу, мы проскакали жизни круг»

Екатерина
Исторический роман о Екатерине Великой. Совершенно нетипичная тема и совершенно авторская подача материала. Ощущение такое, что написано в неявной полемике с «Петром Первым» Алексея Толстого. Никакого пиетета к императрице, привычный цинично-насмешливый подход. Ну ладно, Анна Леопольдовна и присные, их было принято нещадно хаять, но уж к Екатерине да и к Елизавете Петровне официальное отношение было нейтрально уважительное. Но не для Мариенгофа. Досталось всем и крупно. Видимо, поэтому несколько глав и были опубликованы. Потом спохватились…

Мне не пошло. Видимо, потому что я очень плохо разбираюсь в истории дворцовых переворотов того периода. Автор же предполагает, что читатель, так же как и он, свободно плавает в мире дворцовых интриг и сложные взаимоотношения Бестужева и Шувалова, Разумовского и Апраксина и разных прочих ему прекрасно знакомы, а потому можно наслаждаться языком и стилем. Языком и стилем я наслаждалась, а вот через повествование продиралась с трудом.