4

Биография Поэта. Великого, признанного великим при жизни.
Биография поэта, человек совершенно особого, особенного склада психики, признаюсь, незнакомого и непонятного мне.
Свою особенность маленький Рикардо заметил и определил , как только едва научившись писать, почувствовал, какую сладкую власть имеют над ним звучащие в рифму слова. Совсем ребенком он ощутил магию созвучий, магию, которую многим - если не сказать большинству - вообще никогда в жизни не дано ощутить.

Особенный склад психики – почти безумие. Да, безумие, определенного рода безумие, часто идущее рука об руку с поэзией.
Как иначе назвать эту тягу к писанию рифмованных строк у мальчика из очень простой, очень бедной семьи. Впрочем, наверное, именно латиноамериканцы, которые допускают в свою ежедневную жизнь значительную долю магии и мистики, легче поняли и признали такого рода безумие, постигшее их отпрыска. И отпустили его в другую, отличную от их собственной жизнь.

И еще время. Время было особенное. То самое, когда в парижских кафе, за овеваемыми весенним ветром столиками рождалась великая европейская литература.
«Что ты тут делаешь? Тебе надо ехать в Париж!» И он приехал в Париж – бедный чилийский мальчишка, сын дорожного рабочего, рифмоплет, назначенный консулом Чили в Бирме (потом он даже не вспомнит название этой страны).
Был пароход, океан, Шанхай (с деликатными грабителями), Япония, Сингапур . Дипломатическая служба забрасывала его в Бирму, Лаос, Камбоджу, Индию, Цейлон, снова в Сингапур (трудно понять, зачем маленькой Чили такое количество разбросанных по миру консульств).
И пусть Неруда говорит, что всегда видел изнанку восточной экзотики, что в его сердце не нашлось места для восточных богов и ритуалов, это великое счастье для поэта – повидать мир, будучи таким молодым.
А он не только повидал, но и почувствовал все прелести Востока от любви юной бирманки до молочного опийного дыма.
Кстати, путешествия успешно совмещались с дипломатической карьерой, подъемом по служебной и социальной лестнице и немалым количеством амурных приключений: не будем забывать о жгучем латиноамериканском темпераменте поэта. И уж чем-чем, а ханжеством Неруда не страдал и тогда, ни потом.

Но восточная сказка закончилась возвращением в родную Южную Америку, назначением сначала в Аргентину, ознаменовавшемся знакомством в другим великим поэтом – Федерико Гарсиа Лоркой, и наконец – в Испанию.
Испания. Тут Неруда свел знакомство со множеством испаноязычных поэтов из разных стран, жил в атмосфере творчества и издавал литературный журнал, до того черного дня, когда к власти рванулся Франко. Началась война, миллион испанцев потерял родину, еще миллион - жизнь, среди них и друг Неруды Лорка. Никогда Пабло не простит этого диктатору и не забудет.
С поражением фалангистов закончилась и консульская служба Неруды в Испании.
Тогда же Неруда стал тем, кем называли его в школьных учебниках во времена моего детства – чилийским поэтом-коммунистом (правда, билет компартии Чили официально он получит много позже).

Тут надо сделать отступление. Поэт-коммунист – это и было то немногое, с чем я начинала читать биографию Неруды. То, что заставляло меня относиться к нему с некоторым предубеждением и постоянно искать подвоха.
Как, коммунист – и дипломат, и свободно перемещается по миру, и тратит деньги, и любит женщин, и меняет жен? Наверное, моему поколению никогда до конца не уйти от представления о коммунистах, как о неких райкомовских чиновниках в унылых серых костюмах, зажатых узкими рамками особой классовой морали.
Неруда же никогда не был зажат ни в какие рамки, не был ограничен в выборе, не страдал ханжеством. Вот и коммунизм как идею он выбрал абсолютно свободно, как выбирали ее множество людей до эпохи большевиков и выбирают после нее.
Удивляет лишь тот факт, что всегда имевший свободу перемещения, выбора и творчества человек не смущался отсутствием этих самых свобод в так восхищавшей его стране, уверенной поступью идущей к коммунизму.
Почему это не казалось странным ему, сочетавшему членство в компартии своей страны (естественно, оппозиционной!) с успешной дипломатической карьерой, а потом с и сенаторским креслом? Мыслимо ли было такое сочетание в любимой им Стране Cоветов?!

Впрочем, кресло сенатора вскоре сменилось жалкой индейской хижиной в Андах. Поэт попал в немилость и скрывался от властей. Сейчас трудно поверить в такое: он был настолько известен и популярен в своей стране, что любой полицейский мог узнать его даже по голосу. Потом было бегство (по горным тропам, с подложными документами!) в Аргентину и – наконец – снова Париж! Здесь, в Париже, и началось знакомство и дружба Неруды с советскими писателями и его любовь к Стране Советов.

Наверное, видевший лишь то, что ему давали видеть, Неруда искренне считал, что в СССР куется великая правда и строится будущее мира. Знал ли он, посетивший в 1949 году Москву, что великая страна, победившая фашизм, голодает? Что Сибирь, которую он пересек на поезде, полна лагерей? Наверное, он искренне не понимал, насколько невозможной в этой стране была бы его собственная судьба, судьба бунтаря и в какой-то мере космополита – человека мира…
Впрочем, Китай времен первых лет революции тоже восхищал Неруду, но хотел ли бы он такой судьбы для своих соотечественников?
Чилийский «изгнанник», он в те годы снова объехал весь мир – мыслимо ли это было для граждан Страны Советов?
Вопросы, вопросы….

В начале 50-х поэт вернулся на родину, где был по-прежнему немыслимо, запредельно популярен и любим, в тюрьме (справедливости ради надо сказать, что попал он туда на несколько часов) у него брали автографы, а стражник посвятил ему стихи.
Его 50-летие, несмотря на постоянное противостояние поэта властям, отмечалось не просто в государственном – в мировом масштабе, к тому времени он уже получил Ленинскую премию в СССР, издал ПСС в Аргентине, построил огромный дом, издавал журнал.
И по прежнему много путешествовал по миру.

И снова вопросы. В СССР культ личности развенчан, а революционная романтика в Китае явно перетекает в подобный же культ, который потом приведет огромную страну к культурной революции. Неруда видит это своими глаза, видит, как гаснет коммунистический запал в глазах его товарищей-писателей, но ищет и находит оправдания происходящему и своим взглядам.
Он много ездит по Союзу – передовые предприятия, дома творчества и пансионаты писателей, московские гостиницы и рестораны. Понимал ли он, что жизнь обыкновенных советских людей он так никогда и не видел, что они не пьют французские вина и не закусывают их икрой, что, в отличии от него, для них Рим, Париж и даже Бухарест всегда будут всего лишь точками на карте?

Эти мемуары написаны в начале 70-х, когда ничто не предвещало закат коммунистической эпохи в СССР, вернее, эпохи социалистической, но всерьез построить коммунизм никто уже не надеялся.
Но поэт – он ведь по природе своей романтик и идеалист. «Пабло – один из немногих счастливых людей, которых я знаю», – сказал Эренбург в какой-то из своих книг.
Неруда действительно был счастлив, не став ни вельможным стихотворцем, ни одержимым воинствующим бродягой. Его поэзия сделала его невероятно любимым на родине и популярным за ее пределами, она сытно кормила его и позволяла путешествовать, собирать редкие книги и прекрасные раковины. Он дружил со своими великими современниками – писателями и художниками Жоржи Амаду, Полем Элюаром, Альберто Моравиа, Маркесом, Кортасаром, Сикейросом и Ривейра (всех не перечислить!), был знаком с большими политиками и даже сам побывал кандадатом в президенты.
Он получил кучу почетных профессорских званий в лучших университетах мира, государственные награды разных стран, множество литературных (и не только) премий, включая вожделенную всеми Нобелевскую («любой писатель нашей планеты, что зовется Землей, хотел бы получить Нобелевскую премию – и тот, кто молчит об этом, и тот, кто это отрицает» (с)).
Ему довелось увидеть, как начинают побеждать его идеалы в его родной стране, и как они терпят в ней крах.
Его любили и ненавидели.
Он жил.
Да, он жил!

Я остаюсь
с народами, дорогами, стихами,
которые меня зовут, стучат
руками звездными в мое окно.

Дальше...

Честно говоря, единственное, с чем у меня было связано имя Пабло Неруды – это рок-опера «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты». «Я твоя свобода, я твоя звезда…», затертая вусмерть на старом проигрывателе пластинка, потрясающе красивый Мурьета-Харитонов на экране. Восьмидесятые, молодость…
Ни одного стихотворения Неруды перед чтением его книги я бы не вспомнила, а либретто «Звезды…» Павла Грушко, оказывается, переводом драматической кантаты «Сияние и смерть Хоакина Мурьеты, чилийского разбойника, подло убитого в Калифорнии 23 июля 1853 года» назвать можно весьма условно – это вполне самостоятельное произведение.
Так что, эта книга послужила поводом прочитать стихи ее автора.
«Девочка-кофе», «девочка – смуглый ветер», «солнце в пальцах твоих играет»… Такие нежные строки.
А песню его «Мe gustas cuando callas» (Люблю твое молчание) до сих пор поет вся Латинская Америка.
Какая разница, верил ли автор в победу коммунизма?
Ну правда, важно ли это…