5

“Двойственность” – вот главное слово об этой книге. Вторая биография Толстого за столетнюю историю серии ЖЗЛ, написанная двумя авторами о писателе, двойственность жизни и творчества которого так разительны (об этом ниже).

Странная история: специалист по американской литературе, профессор Алексей Зверев берётся за научный подвиг создания толстовской биографии и умирает, доведя рассказ до 1881 года, переломного для России и героя книги; его друг и коллега Владимир Туниманов, автор многих работ о Достоевском (!), оканчивает обширный труд, но также не доживает до его издания. Как же вышло, что двое вроде бы далёких от Толстого учёных, продолжавших активную научную работу, обратились к жизнеописанию автора “Войны и мира” и “Анны Карениной”? Точный ответ нам уже не узнать, но рискнём предположить, что опыт и наследие Л. Н. и спустя сто лет после его смерти провоцирует задать “последние” вопросы о нашем существовании, о смысле жизни отдельной и общем пути всех людей, вопросы, которые обострённо звучат на склоне лет, когда приходит время подводить итоги и задумываться о том месте. Зверев и Туниманов, как и их предшественник Виктор Шкловский, в глубоком и безбрежном материале жизни и творчества Толстого находили важные для себя и читателя уроки, методы, приёмы, поступки, нечто вечное, не зависящее от конъюнктуры времени.

Первая половина книги, зверевская, рассудительная, обстоятельная, написанная широко и любовно, сосредоточена на росте Толстого как автора, движении к “вершинам” (так называется большая глава о двух главных романах Л. Н.), чем дальше, тем сильнее писатель уходит в тень им созданного, и литературный анализ подчас занимает места куда больше, чем биографический элемент. На тех, кто сочтёт такой перекос недостатком, совсем другое впечатление произведёт вторая, тунимановская, часть книги. Восьмидесятые годы, на которых подхватывает историю Туниманов, и толстовскую жизнь разделили на две части: отсюда берут начало духовный переворот (и пишутся первые религиозные и политические трактаты) и перманентный кризис в растущей семье Л. Н., да и в целом пространство толстовского мира стремительно расширяется. Туниманову интересней бесконечные конфликты в Ясной Поляне и внешняя сторона жизни Л. Н.: хождение в народ, защита невиновных, встречи с великими современниками и соратниками-толстовцами; биограф пишет увлечённо, полемично (порой излишне, когда зачем-то защищает любимого Достоевского от критика Страхова или сетует на современных журналистов), и вторая половина книги крепко захватывает любого читателя.

Разные по манере и акцентам части биографии тем не менее никогда не упускают главного героя. Филолог и литературовед, Зверев и Туниманов внимательно следят за эволюцией художественного метода Толстого, перенесшего силой своего гения русскую литературу в двадцатый век: обильный, стихийный и свободный стиль раннего Л. Н. трансформируется в обнажённый реализм, избитый термин, но наиболее точный по отношению к его поздним вещам. Беспокойный, вовлечённый в жизнь и увлечённый ею, дьявольски наблюдательный и всё переживающий молодой и зрелый Толстой в конце жизни превращается (и видится современникам) воплощённым богом, наблюдающим за героями своих книг с невероятной высоты, знающим всё, но не препятствующим естественному ходу вещей. Шкловский, возможно, из идеологических соображений не упоминает о влиянии Л. Н. на западную литературу, а Зверев с Тунимановым прямо связывают прозаические открытия Пруста и Джойса с толстовским методом. Толстого легко пародировать, но невероятно сложно добиться схожей с толстовской мощи воздействия, может быть, оттого, говорят биографы, что феномен его глубоко индивидуален, связан с конкретным жизненным опытом.

Кажется, особенно ближе к окончанию книги, что Толстому вовсе не стоило жениться и заводить семью, до того изматывающими были усобицы и конфликты его близких с главой дома и друг другом. Если бы сто лет назад снимали реалити-шоу (папарацци, кстати, тогда уже появились), то на телевидении “Толстые” побили бы все рейтинги популярности. Капризная и истеричная жена против грубоватого, скрытного мужа, сыновья-бездельники и сыновья-посредственности, три хорошие дочери и все с несчастной судьбой, ранние смерти и дрязги за наследство, нереализованные амбиции и постоянный самоанализ, наблюдение всех за всеми – и всё в дневники записывают! “Мысли семейной” Владимир Туниманов уделил существенную часть второй половины книги, и он куда суровей к Софье Андреевне и Львовичам, чем даже Шкловский. С его слов выходит, что к концу жизни у графини помешался рассудок, и многочисленные свидетельства гостей Ясной Поляны, увы, это подтверждают. Покушения на самоубийство, слежка за мужем, непрекращающиеся истерики Софьи Андреевны омрачили последние годы жизни Толстого, непонимание же и умственный разлад двух супругов имели к тому времени уже двадцатилетнюю историю. Читать об этом преступно упоительно, словно семейная жизнь Л. Н. была ещё одним его романом. Но тут стыдиться не надо: лучшие воспоминания о доме Толстых оставили Татьяна Львовна и Сергей Львович. И всё же, держа в голове ад последних лет, надо помнить, что спокойными и счастливыми были первые их годы. Ведь надобно иметь надёжный тыл, чтобы взяться за главные книги, а сколько радости принесли Л. Н. первые дети, возня с ними и учёба их. Достиг бы автор “Семейного счастья” вершин своей прозы, не приди это счастье к нему в действительности? Ещё одна медаль с двумя сторонами…

Толстой и сам как бы раздвоен. “Невидимая арка”, соединившая темы “Анны Карениной”, или “лабиринт сцеплений” в пространстве “Войны и мира” – художественное совершенство при стихийности письма – логичное отражение натуры их автора. Буйный нрав и его укрощение, барство и народничество, патриархальные представления о семье и долге и стремление “удрать” от родных, от общего к уединённому. И самое главное: мощное учение, широкий круг последователей, всемирное признание – и одиночество, и личный путь спасения, индивидуальная дорога к Богу, разговор с которым возможен только наедине. Кругом противоречия, крайности (как трясёт некоторых до сих пор от “Крейцеровой сонаты”!), порой откровенное лицемерие. И из всего сложного клубка идей, мучений и самоанализа он вырвался, уйдя в никуда. Может быть, главный урок толстовского опыта в том, что нет никаких верных идеологий, нет единственного пути к правде, нет общего, а есть путь только вашей души, части бессмысленной и безмолвной природы, где смерть лишь переход в иное состояние в бесконечной череде перерождений. Так и творчество Толстого давно переросло рамки литературы, превратившись в развёрнутое путешествие души автора, сразу узнаваемой в каждой книге.