2

Это самая плохая рецензия на культовую антиутопию.

Я серьезно. Я не буду останавливаться ни на реалистичности устройства мира, созданного Оруэллом, ни на явных параллелях с СССР. На страницах этой книги я встретилась с пусть придуманными, но личностями, которых многие называют героями, потерпевшими провал. У меня же симпатии они вызвали ровно ноль.

Итак, Уинстон. Очень даже правильный винтик в системе. От системы может слегка увернуться, сидя в углу, в который не проникает всевидящий экран. Пишет гневные послания Большому Брату в винтажный дневничок. Что делать дальше – не очень представляет. Вспоминает с ностальгией, как воспользовался услугами проститутки-прола, от совокупления с которой его не остановило даже полное отсутствие у нее зубов.

Уинстон надеется, что увидел в глазах одного из товарищей сопереживание, сочувствие к гнету Большого Брата. Но это не главное. Жаль, что женщины нет, хоть с зубами, хоть без. Конечно же, таковая любезно автором предоставляется – Джулия, раскованная ограниченная нимфоманка. С легкой руки автора этот женский персонаж становится если не плоским, то не более реалистичным, чем дешевая секс-кукла с постоянно раскинутыми ногами и глупым выражением рта, принявшего форму буквы «О». В дополнение к этому она наделена отчетливой мизогонией, которая должна сделать ее еще более привлекательной: «Все провоняло бабами! До чего я ненавижу баб!» Опоясанная кушаком, символизирующим воздержание, Джулия обожает любовные утехи и готова задремать при пространных политических рассуждениях Уинстона. Он, конечно, расстраивается, но не очень. Каждый раз, спуская штаны, он дает пощечину Большому Брату, ведь это так противозаконно, на, выкуси! Я такой грязный, плохой, плохой Уинстон!

Сердце у него взыграло. Это бывало у нее десятки раз – жаль, не сотни… не тысячи. Все, что пахло порчей, вселяло в него дикую надежду. Кто знает, может, партия внутри сгнила, ее культ усердия и самоотверженности – бутафория, скрывающая распад. Он заразил бы их всех проказой и сифилисом – с какой бы радостью заразил! Что угодно – лишь бы растлить, подорвать, ослабить. Он потянул ее вниз – теперь оба стояли на коленях.
– Слушай, чем больше у тебя было мужчин, тем больше я тебя люблю. Ты понимаешь?
– Да, отлично.
– Я ненавижу чистоту, ненавижу благонравие. Хочу, чтобы добродетелей вообще не было на свете. Я хочу, чтобы все были испорчены до мозга костей.
– Ну, тогда я тебе подхожу, милый. Я испорчена до мозга костей.
– Ты любишь этим заниматься? Не со мной, я спрашиваю, а вообще?
– Обожаю.
Это он и хотел услышать больше всего. Не просто любовь к одному мужчине, но животный инстинкт, неразборчивое вожделение: вот сила, которая разорвет партию в клочья.

Поняли? То, что два рядовых работника системы кувыркаются на траве, разорвет партию в клочья. Ну ладно. Мало ли. Джулия может надушиться теми же дешевыми духами, что и проститутка-прол, и это так заводит. Не то, что брак с бывшей женой, которую Уинстон презирал, но вытерпел бы, если бы секс был интересный. Но секс был должностно-обязанный, терпеть не получилось. Так что хорошо, что есть Джулия, и пусть ее персонаж, при всей любви к удовольствию и нарушению правил, полностью обделен предусмотрительностью и способностью прогнозировать будущее. Столь приземленно-практичные женщины обычно твердо стоят на ногах и у них, помимо плана А есть еще B и C, но Оруэлл ее этим качеством не наградил.

Пожалуй, стоит переходить к активным действиям. Пара идти к сослуживцу с сочувственным блеском в глазах и предложить свои услуги в качестве бунтовщиков. Сослуживец – парень не промах. Сразу спросит – а поднимутся ли ваши ручки для того, чтобы убить ребенка? Кислотой плеснуть? Измучить ради идеи сопротивления? И, кажется, вы что-то там говорили про любовь друг к другу?

– Готовы ли вы – оба – расстаться и больше никогда не видеть друг друга?
– Нет! – вмешалась Джулия.
А Уинстону показалось, что, прежде чем он ответил, прошло очень много времени. Он как будто лишился дара речи. Язык шевелился беззвучно, прилаживаясь к началу то одного слова, то другого, опять и опять. И покуда Уинстон не произнес ответ, он сам не знал, что скажет.
– Нет, – выдавил он наконец.

Ну что ж. Отлично, оставим обреченных любовников в стороне и окинем беглым взглядом теорию, на которой существует оруэлловское общество. Мне думается, что для того, чтобы обывательская масса стала податливой к любым, даже самым абсурдным проявлениям руки власти, стоит всем раздать по куску хлеба. Пусть маленькому куску, чёрствому и сухому, но каждому по куску. Когда у человека уже есть, что терять, он становится трусливее, ведь нелегко отказаться от нищего, но своего собственного теплого местечка, когда вой шанс на победу равен нулю. Оруэлл же считает ровно наоборот:

– … общество, где блага, в смысле личной собственности и удовольствий, будут распределены поровну, а власть останется у маленькой привилегированной касты. Но на деле такое общество не может долго быть устойчивым. Ибо если обеспеченностью и досугом смогут наслаждаться все, то громадная масса людей, отупевших от нищеты, станет грамотной и научится думать самостоятельно; после чего эти люди рано или поздно поймут, что привилегированное меньшинство не выполняет никакой функции, и выбросят его.

У Уинстона есть свой кусок хлеба и работа. Он искренне считает себя избранным и достойным лучшей жизни. Джулия – не соратник, ему она слишком приземлённа, «бунтарка ниже пояса». Но а что же он сам? Выше пояса или чего-либо иного поднимается ли его бунт? Что делать, он не знает. Массы за собой он не поведет, нет ни сил, ни банально харизмы. Кроме него, вокруг наверняка есть множество людей, которые так же недовольны существующим строем, но их он не замечает, ему нужен лидер даже в бунте – и он находит его в лице О’Брайана, потому что сам не может выработать ни программы действий, ни сформулировать идею, за которую борется. Так многим ли он выше Джулии, которая до последнего пыталась лавировать в системе, осознавая, что не может ее разрушить? Он сам «бунтарь ниже пояса» и никак не выше – встретив любовницу после обоюдного предательства он уделяет первостепенное внимание ее испорченной пытками фигуре - «Лицо приобрело землистый оттенок, через весь лоб к виску тянулся шрам, отчасти прикрытый волосами…. Он подумал, что и кожа у нее, наверно, стала совсем другой. Ее раздавшееся, огрубевшее тело, наверное, нельзя было узнать сзади».

Оруэлловская утопия не показалась мне ни в малейшей степени убедительной. Конечно, можно попасться на крючок цепких фраз «Война – это мир, свобода – это рабство, незнание – сила», такой абсурд, такой абсурд. Ежедневно переписываемая история, всеобщая уравниловка, кошмар. Кто-то сочувствует, для меня же – перегиб по всем направлениям. Даже на агитку времен Холодной воды не тянет – тоньше надо было, маэстро, тоньше. И в реальном мире людей, которые кричат, что мы все рабы без права выбора и при этом ничего не делают, гораздо больше, чем людей, которые существуют в сложившемся обществе и при этом делают что-то достойное. Кто тут масса? Кто тут меньшинство? Сексуальная свобода – важнейшая вещь, но Оруэлловский герой кроме нее видит очень мало. Поступательные движения в чужое лоно не изменят политический строй. А уж если это единственное, ради чего идет борьба – самоназванный Избранный очень быстро потерпит поражение, не имея собственных сил идти вперед. По предсказуемому сценарию бегут ограниченный Уинстон и картонная Джулия. Мне было их не жаль, и сражаться за таких людей считаю занятием недостойным. Оправдание Большого Брата? Самая плохая рецензия? Да.