2.5 Спойлер Когда антиутопия вдохновляет или «А в чём, собственно, кошмар?»

Прочитав роман Хаксли, я с удивлением поймала себя на мысли: «А в чём, собственно, кошмар?» Автор, будто стараясь предостеречь нас — мол, идеального мира не существует и не должно существовать, — противопоставляет «дивному новому миру» боль, страдания, целомудрие, религию и моральные муки как истинные ценности человечности. Но для меня эта болезненная альтернатива выглядит, мягко говоря, сомнительно привлекательной.

Меня поразила завуалированная романтизация моногамии, материнства, страдания, отказа от желаемого — даже насилия во имя морали. Джон избивает Ленайну за её врождённую, культурно обусловленную полигамность — и это будто оправдывается как «естественная» реакция высокодуховного человека. Но где же настоящая духовность? Где тонкость, благородство, глубина? Вместо них — алкоголизм, самобичевание, старуха-мать и отчаяние. И всё это подаётся как нечто «высокое» в противовес «ужасам» стабильного, комфортного мира.

Мать Джона — старуха, которой общество индейской резервации так и не смогло предложить ни сострадания, ни поддержки, — умирает в цивилизованном мире, да, под действием сомы, но в сладких грёзах, без боли и унижения. По сравнению с медленным, мучительным, безобразным угасанием от алкоголя в резервации — это, по-моему, вполне гуманная альтернатива. И если уж выбирать, то цивилизованный мир выглядит менее жестоким, даже в своих стерильных и обезболенных формах ухода.

Да, мир Хаксли лишён искусства, философии, подлинных эмоций — но ведь многие его аспекты кажутся вполне привлекательными. Этот мир избавлен от:

— страха смерти,

— болей, болезней, голода, старости,

— бездомности и нищеты,

— навязанной моногамии,

— давления на женщин в вопросе материнства,

— вечного достигаторства и соперничества,

— гонки за успехом,

— сравнения себя с другими через социальные сети,

— и сопутствующего разочарования собой и своей жизнью.

Я не утверждаю, что мир Форда идеален — в нём нет свободы, индивидуальности, глубины. Но, по мне, он избавлен от множества страданий, с которыми мы сталкиваемся в реальности ежедневно.

Смерть Джона — кульминация страданий, вины и стыда. Это не триумф духа, а крик боли. Демонстрирует ли она ужасы цивилизации? Нет. Скорее, ужасы самой человечности — гибель души под тяжестью мучений и моральных конфликтов, которые, по мнению автора, составляют её суть. И если цель Хаксли — убедить нас, что страдание делает нас «по-настоящему живыми», то лично я в этом сомневаюсь.

Да, книга написана в 1930-х — и это многое объясняет. Хаксли, очевидно, человек гуманистической и религиозной традиции, воспринимал исчезновение Бога как духовную катастрофу. Для его времени идеи централизованной власти, технологического прогресса, индустриализации, массового производства и капитализма воспринимались как тревожная дегуманизация. Но сегодня это можно прочесть иначе — не как предупреждение, а как приглашение к размышлению: действительно ли страдание — цена за человечность? И стоит ли оно того?

Откровенно говоря, я взялась за эту книгу по совету одного психолога, которая порекомендовала её как иллюстрацию того, каким чудовищным был бы мир вечной молодости и жизни без страданий. Но, к моему удивлению, она произвела на меня противоположное впечатление: то, что должно было оттолкнуть, напротив, показалось спасительным. Всё, от чего «освободился» дивный новый мир, — это именно мои боли. Вечная молодость, отсутствие страха смерти, свобода от материнского долга, скуки и моногамии, — это не пугает меня, это манит.

В нашем мире материнство для многих женщин — не священное право, а навязанное обязательство. В мире Форда материнство запрещено, в нашем — активно пропагандируется. И то, и другое может быть антиутопией — в зависимости от перспективы.

Возможно, Хаксли действительно хотел напугать нас иллюзией вечной молодости, представить её не как благо, а как что-то пугающее. Но, судя по образу старости в романе — вовсе не достойному, не наполненному смыслом, не трогательному, а отталкивающему и жалкому (достаточно вспомнить мать Джона) — он скорее невольно эту иллюзию рекламирует.