4

Милая моя Н.,
Пишу тебе нынче о прочитанном, как ты и просила. Помнится, ты все уговаривала меня, милая моя Н., прочесть нового для меня писателя, Федора Достоевского, по батюшке Михайловича, а мне все так страшно было, так страшно, что и не сказать в письме, а вдруг окажусь недостойной, не пойму чего, глупой окажусь, ведь ничего страшнее нет, чем показаться стыдной *урой на публике. А ведь и ты давеча как начнешь бранить меня, судить за разные взгляды у нас между собой на книги, на мужчин некоторых, Якоба все мне вспоминаешь, чтоб ему икалось, на мироустройство опять же, на "женский вопрос" извечный. Так вот, милая Н., спешу тебе сообщить, что не спугнул меня Федор Михайлович, прочла я его книгу, измучила она меня, правда, ох, как измучила, всю душу мне изгрызла, тревожно мне теперь, беспокойно.

Уж атмосферу-то Федор Михайлович умеет сгустить, тревоги нагнать, аж коленки трясутся, ложись да помирай, ты права, милая, хорошая Н., описания его стилистически так выверены, уж так выверены, одними "бе" да "ме" князя Мышкина, героя заглавного, *диота тамошнего, можно всю сцену описать, и так и делает г-н Достоевский, ой, а глаза-то, глаза черные, Рогожинские, про такое ты мне не писала, подруженька моя светлая. Уж как приснятся теперь, век помнить буду и тебя добрым словом поминать, да-да. А этот легендарный Петербург пред эпилепсией княжеской... мрачно, скушно, серо, Апокалипсис... сюжет так построен интересно, всяко у писателя тайна, всяко загадка, а потом потихонечку и отгадка открывается со всяких сторон, а потом опять тайна и загадка, все как мы любим.

Да, кстати, с непривычки давилась я, давилась давеча бесконечными "нынче" и "давеча", да так и пристали ко мне словечки, уж не сердись на меня, но так и тянет меня пересчитать, сколько же встречается раз в романе твоем любимом это "давеча", и ведь не обессудь, но так и сделаю, моченьки моей нет удержаться-то. Сто шестьдесят три, а ведь казалось бы...

Отдельно поблагодарю тебя за новых героев, что мы так любим обсуждать с тобою. Ведь это ж клад, сокровище несусветное. Как так Федор Михайлович написал, что по прочтении первой части князь таков, а во второй - глянь, и поворотился другой стороной, и уже не ангел он искренний, а *диот как ни на есть? Как он так написал, правда, что в первой части Настасья свет Филипповна - страстная страдалица, а уж во второй - глянь, и *ура полоумная? И так за каждым персонажем числится, тут так, а сразу после - сяк. Диво дивное, как ни верти любого, а все с новой стороны открывается. Это чудо же.

По персонажам мне даже страшно рядить с тобою... а ну как спорить будем вдрызг, без обнимания? Ну вот взять князя, например, Мышкина. Да наказание же божье, а не мужчина. Все правду-матку режет, без дум, без интуиции, а ведь есть она у него, да поострей многих, но нерасчетлив он, уж слишком ангел. Люди ведь по сути своей *овно, эгоисты, а рядом с ним, да на фоне его, еще *овнее кажутся, ну кому ж такое понравится. Неужто ты бы хотела замуж за такого выйти, душа моя Н.? Да вот те крест, через пару недель сама металась бы в поисках Рогожина, как металась Настасья Филипповна, пропащая душа. Мне вот милее всего мерзотный мальчик Ипполит оказался, уж настолько *котина, что и подумать нелегко, но ведь понятный человек же, как Лебедев - хоть и гнусь, и фу таким быть, нет, ладно, Лебедев совсем *овно, не буду настаивать на человечности.

А в общем и целом, спешу отблагодарить тебя, милая моя Н., за достойнейшую книгу, закажу-ка я ее себе в бумаге в новейших магазинах, пусть постоит пока, перечитаю вскорости (нынче я обещаю только), да пусть откроется она мне с новой стороны. Желаю и тебе новых книжных радостей со всем твоим семейством.

Крепко-крепко тебя целующая
подруга Ю.