5 Малая книжица для понимания истории, дня нынешнего и себя в этом мире.

Вы помните формулировку Нобелевского комитета о вручении Михаилу Александровичу премии по литературе в 1965 году?

За художественную силу и цельность эпоса о донском казачестве в переломное для России время.

Очерк писателя, выпущенный ещё в тяжёлый послевоенный 1948 год в серии "Библиотека журнала "Огонёк" скажет вам больше, чем тома истории, чем современный интернет, чем многочисленные бравурные политические лозунги. Можно даже не знать его знаменитые книги, в которых жизнь простого советского человека представлена без прикрас, реалистично, но этот очерк, пожалуй, сейчас надо ОБЯЗАТЕЛЬНО ВКЛЮЧАТЬ В ШКОЛЬНУЮ ПРОГРАММУ!

Талант писателя здесь проявляется в умении органично соединить две жизненные истории, обрамлённые вступлением и заключением.

Первая о путешествии писателя в 1930 году из Миллерово в Вешенскую. Конечно, острая тема коллективизации, рассказанная возницей Прокофьевичем, не может оставить равнодушным; уж так откровенно и просто говорит он о том переломном времени.

— Я востро кругом гляжу! В колхоз и меня приглашают, по достатку я самый что ни есть колеблющий середняк: пара лошадей и немудрящая коровка — все имущество. Но только раз уж я колеблющий, как меня на собраниях обзывают, то я и хочу приглядеться как следует к этому колхозу, а сторчмя головой в него кидаться — все как-то не того… не очень, чтобы…

— Страшновато?

— Нет, на испуг я неподатливый, а опаску имею. На всякий случай имею. Ты вот лучше скажи: какой жизни надо дюжей опасаться, колхозной или единоличной? Боюсь ошибку понесть, потому что смолоду ученый и знаю: иной раз беды ждешь с одной стороны, а она на тебя — шасть — с другой, ну, и будь здоровенький!

Но ведь наш Прокофьевич не себя первым номером ставит, а свою половину, без которой и жизни - то нет.
Ночлег же путников привёл в дом стариков, возле хутора Нижне-Яблоновского, что недавно в колхоз вступили. Да, тяжело даются все преобразования и сколько тут неоднозначного.

— Старикам сроду сладко не спится, а по нынешнему времени — вовсе. Ведь вот кое-кто из служащего народи легко думает об нашей хлеборобской жизни, а понапрасну так думает… Недавно был у нас на хуторе приезжий один, уполномоченный человек из района; как раз пригнал я свою скотину сдавать в колхоз, он и говорит: «Теперь, папаша, воздохнешь ты свободно! Никакой заботы у тебя не будет. Скотину тебе не убирать, об корме для нее не печаловаться. Зимним бытом тебе только и дела будет: поел — да на печь. Разве что весной или в уборку поможешь колхозу по своей силе-возможности».

Легкий человек по-легкому и рассуждает. Неужели я в колхоз вступил, чтобы дармоедом быть? Работать мне все одно надо, пока на ногах держусь, пока сила в руках есть, иначе я без дела от скуки ноги протяну! А по его разумению выходит так, что отдал я в общие руки скотину и вроде перекреститься должен: дескать, слава богу, избавился от обузы! Нет, не так оно получается. Отвел я коня, быков отвел на общественный баз, арбу сдал, бричку на железном ходу, два ярма, всю конскую упряжь, и вот теперь то ли живу я, то ли не живу, сам не пойму, но только белый свет для меня как сквозь туман светит…

Вторая история уже осенью 1947 года. Возвращался Шолохов из Сталинграда в свою станицу и заночевал неподалёку от Калача в том единственном домике, где свет горел.

Ну, вот в том-то и дело: время позднее — устраивать вас на квартиру некуда, ночевать будете у меня. А за документы не обижайся — фронтовая привычка… Да к тому же и власть у меня в руках: я председатель здешнего колхоза.

Незатейливая история, вобравшая в себя, как в капле воды, всю историю нашей страны, вынесшей на плечах вот таких людей тяжёлое бремя испытаний войны. Но ведь испытания с Салютом Победы не закончились и ежедневно (зачастую и еженочно) идёт битва за урожай.

— Вы уж извиняйте, но хозяйку будить я не буду, она у меня три ночи не спала, хлеб возила в «Заготзерно».

В поле одни женщины да ребятишки работали. На тракторах — тоже одна зеленая молодь. Смеха ради могу сказать — был такой случай: весной иду по полю, «ЧТЗ» стоит, работает вхолостую, а тракториста и прицепщика и в помине нет. «Что такое? — думаю.- Куда же они делись?» Дошел до леска, а они оба на вербах сидят, грачиные яйца снимают! Им и по шестнадцати лет нету, разум-то у них детский, ну, что ты с них возьмешь? А работу какую они несли? Прямо скажу — немысленную! Завести от руки нахолодалый трактор,- как ты его ни грей,- скажем, дело не легкое. И вот идешь по полю, а она, девчонка-трактористка, за два километра к тебе по борозде бежит, спотыкается. «Дяденька, Корней Васильевич, крутни! Силы у меня не хватает». А ты ведь понимаешь, как с девичьим, нежным животом такую тяжесть провернуть?! Тут нетрудно и надорваться. Тут и наш мужчинский, кряжистый костяк, и тот иной раз в хрящах похрустывает…

Потому и ночка выдалась у путников беспокойная, ведь заботы председательские бесконечны.

— Беспокойно живем. Хозяйство у нас большое, дела много, вот ночушки и прихватываем. Но сейчас вы позорюете как следует, беспокойства для вас больше не будет, я ухожу: у нас заседание правления колхоза.

Я посмотрел на часы: была половина пятого утра. Шофер рассмеялся:

— Кто же это начинает заседание в пятом часу утра?

— А как же ты думал, сынок? Днем все члены правления в разгоне: один хлеб отгружает, другой — в полеводческой бригаде, третий поедет в Сталинград запчасти для машины добывать, мне тоже на заре надо в поле попасть. Вот и порешили собраться пораньше, накоротке обсудить наши дела. У нас у всех одна думка: как бы поскорее колхоз поднять на ноги. Хуже других мы жить не собираемся!

Слово о Родине.
Что ж, сколько сказано - пересказано, сколько жизней отдано, сколько пота пролито, а другой для нас нет и не будет.
Читая очерк сейчас, осенью 2024 года, невольно проводишь параллели между тем временем и нашим. Сколько общего!
Как точно Шолохов сумел выразить сущность вражескую, которая нисколько не изменилась, лишь стала более изворотливой.

Самый хищный в настоящее время американский империализм по-паучьи, особенно мерзостно раздулся после второй мировой войны. Ему грозят неотвратимо приближающийся экономический кризис, пробуждение и нещадный гнев обманутых масс трудового народа Америки.

Чтобы отвлечь внимание этих масс от положения в своей стране, чтобы найти выход из тупика, они, американские империалисты, ищут своего спасения в войне. Они пытаются привить своему народу захватнические чувства, отравленной, лживой пропагандой разжигают в нем стремления к «завоеванию мира», они всячески стараются возбудить ненависть к нашей родине — стране, не так-то уж давно спасшей мир и цивилизацию от немецкого фашизма, главари которого некогда так же идиотски мечтали о мировом господстве…

И, конечно, спрашиваю себя о том, что будет дальше.
Ответ мой полностью совпадает с гражданской позицией Михаила Александровича.
Россия была, есть и будет, несмотря ни на какие испытания.
А всем, кто сомневается и дал твёрдый ответ писатель в этом нестареющем очерке.

В прошлом году на Дону я видел символическую картину: полузасыпанный окоп, рядом — немецкая каска, в окопе — прикрытый истлевшими серо-зелеными лохмотьями полулежащий скелет убитого гитлеровца. Карающий осколок советского снаряда рассек ему лицо. Рот его с выбитыми зубами был полон плодородного чернозема. Из него уже тянулась к стенке окопа курчавая веточка повители, унизанная голубыми и .розовыми цветочками.

Да, у нас много плодородной земли. И ее с избытком хватит, чтобы набить ею рты всем, кто вздумает перейти от разговора о тотальных схватках к действию.