Сложное трагическое произведение со счастливым финалом, которое никак не переварю, да что уж смущаться, подавилась им. Не испытываю ни восторга, ни негатива. Заболтал меня Диккенс на целый месяц и утомил. Я устала и хочется, чтобы кто-то взял за руку или даже на руки и вынес из этой литературной тюрьмы, тюрьмы в которой оказались все герои этого эпического полотна.

История семейства Доррит медленно раскачивается. Состоит из двух книг: Бедность и Богатство. Да, наследство нечаянно нагрянуло, когда его совсем не ждали.

Автор иронично потоптался на бюрократичной Англии, смело потыкал пальцем в пороки тогдашнего общества. Неудивительно, что литературные критикуны, современники писателя, «рвали» роман, как Тузик грелку.

В романе столкнулись две вечные проблемы: любовь и деньги. С той и другой стороны собралась внушительная армия из тщеславия, самопожертвования, дискриминации, гордыни, доброты и зависимости.

Все герои являются собирательными образами, и никто здесь не меняется. Хороший остается хорошим, плохой – плохим. Содержание наполняется некими типажами, социальными типами, определенными обстоятельствами, характерной местностью, и самое главное, одной важной деталью – тюрьмой, причем со множеством штрихов. Штрих – долговая тюрьма Маршалси, штрих – тюрьма внутри людей, штрих – жилые дома и Министерство Волокиты, штрих – акцент на золотой клетке для попугая, штрих – работный дом «Подворье Кровоточащего сердца».

Проза Диккенса обладает гипнозом, ему веришь и соглашаешься, если он написал, что Флора болтушка, то читая ее реплики, понимаешь это, и хочется сказать: «да заткнись ты уже, тараторка». Если Крошку Доррит изобразил ангелом земным, то так оно и есть. Как я уже написала, роман многолюден и каждый персонаж если не главный, но важный. По каждому можно писать сочинение.

Не обошлось без тончайшего юмора, словно теплая и тонкая ткань викунья. Юмор едва заметен или же просто прикрывается изобилием текста. Я его особенно прочувствовала и поняла, когда перечитала свои заметки и выделенные цитаты.

На протяжении чтения меня не покидало присутствие Достоевского. Не могу это объяснить, но Федор Михайлович незримо присутствовал в буквах Диккенса.