5 Бабочки в голове (рецензия Оги-э)

Жарким шёпотом, на ушко тишины:

- В прошлой жизни я был японцем..

Девушка консультант, в книжном магазине, стоявшая ко мне спиной возле полочек, вскрикнула от неожиданности, скорее всего потому, что я приблизился к ней, тоже, шёпотом: на цыпочках, и произнёс это прямо за её правым плечом.
Не знаю как это вышло: я думал, что сказал это лишь про себя. Но когда долго живёшь в одиночестве, то растушёвываются границы между мыслями и словами. Душой и телом.. Чуточку становишься — сплошной душой.
Девушка даже выронила книгу из рук (удивлённого Достоевского).

Женщина обернулась — то есть, девушка (было бы странно, и, чуточку жутко, согласитесь: подходил к девушке, со спины, шепнул ей что-то на ушко.. и обернулась она уже женщиной. Так даже в сказках не бывает), и робко мне улыбнулась, словно протянула руку моей улыбке.
Стоя друг на против друга и держась руками улыбок друг за друга, мы некоторое время довольно глупо молчали. Наше молчание, словно бы тоже держалось за руки.
Мне стало стыдно. Молчание затягивалось, росло, как зрачок ангела-лунатика на карнизе, разговаривающего не то с луной, не то с очаровательной смуглой женщиной на 23 этаже.
Мне нужно было срочно что-то сказать, иначе я сошёл бы с ума от стыда.. или, убежал, словно самый нелепый в мире вор, второпях забежавший в книжный, открывший книгу, прочитав всего одну строчку, и, тайком положив её в кармашек души, убежал бы..

Когда я сильно переживаю, то заикаюсь, и некоторые начальные буквы мне даются с трудом.
В душе, я, как нормальный человек прошептал: девушка, можете посоветовать мне кого-нибудь из японских писателей?
Но буква «д» была неподъёмной, словно она переселилась на Юпитер.
Девушка почему-то не услышала моих мыслей.
Всё тем же шёпотом, но уже для себя, я подумал: кажется, я и правда был в прошлой жизни японцем.
Моего смуглого ангела, в детстве, ласково называли — японочка..
Вы тоже чем-то похожи на японочку. У вас удивительные глаза, чуточку разные по цвету, с чудесной русской раскосинкой.
К моему удивлению, мысль девушки, тоже, шёпотом, ответила на мою мысль — неужели улыбки людей — телепаты?

- А я вас уже видела..

От неожиданности, шёпот мысли как бы обрёл лицо и вышел из тени на свет звука и мои губы произнесли, продолжив интонацию незримого разговора:

- Да? А где?

Девушка не поняла и смутилась, но улыбка её словно бы всё поняла и засмеялась, сдержанно, совсем как девчонка:

- Что, где?

И тут я понял всю нелепость ситуации.
Терять было уже нечего (кроме лица), и я зачем-то ляпнул: японцы..

- Что японцы?

Улыбка девушки словно бы кувыркалась в траве, держась за живот (она прикрывала улыбку пальцами правой руки, что придавало ей очарование полуобнажённой маски).

- Вы о японских писателях?

-Д-да..

- Вам что-то посоветовать?

Совсем растерявшись, и окончательно теряя лицо, я зачем-то ляпнул:

-Я… я… японец.

Улыбка девушки словно бы перевернулась в траве на живот, лишь плечики улыбки вздрагивали от беззвучного смеха.
- Молодой человек.. как я понимаю, вам подойдёт Кобо Абэ.
………….....

Если бы у произведений литературы была частная жизнь, и даже — отношения, и если бы предположить, что однажды, на вечерней улочке в Японии, с заикающимся фонарём, встретились бы.. Франкенштейн Мэри Шелли и Записки из подполья Достоевского, то у них родился бы странный и прекрасный малыш: «Чужое лицо» Кобо Абэ.
Роман очарователен гегелевским синтезом.
Это можно сравнить с огромным андронным коллайдером, проходящим под городами Японии, России, Европы, в котором, почти до световых скоростей разгоняются не элементарные частицы, для того чтобы столкнуться, распасться на части и высвободить из себя частичку бога; нет, на околосветовых скоростях несутся образы и чувства разных произведений.
Грубо говоря.. это оргия элементарных частиц.
Райская оргия, потому как в зачатии японского малыша, принимали участие не только Шелли и Достоевский, но и Превращение Кафки, Портрет Гоголя, Дориан Грей, Тень Андрерсена, Фауст Гёте, Человек невидимка Уэллса, Кроткая Достоевского, Нос Гоголя..
Хитрец Достоевский.. он два раза его упомянул. Его и будем считать одним из главных родителей.
Впрочем, как и Гоголя..
Хм.. уж что-то совсем развратный образ у меня складывается.

Это же надо умудриться, создать шедевр, фактически, из простой идиомы, которая веками была у всех на слуху: потерять лицо.
Сокровище лежало у всех на виду, и лишь Абэ, среди бела дня, поднял его, с удивлением посмотрев на прохожих.
С другой стороны… не дай бог заметить такое сокровище: нужно иметь разорванную в клочья, душу и опалённую, изувеченную судьбу.
Начало романа гениально в своей простоте (весьма обманчивой).
Мужчина работает в лаборатории. Происходит взрыв в его руках, и ему обжигает лицо, уродуя и лицо и судьбу: он остаётся без лица.
Фактически, мы видим то, чего так и не смог описать Данте: зримое соприкосновение адского огня, с лицом и душой человека. Блуждание в аду уже не души, но обнажённой судьбы.
А где же Беатриче? И вот тут самое интересное. не знаю, к счастью, или нет, но Данте не описал ссору влюблённых в аду, между собой и Беатриче. Вышло бы эпично..
Абэ описал такую ссору.

Не хочу говорить о слабых сторонах романа, да их почти и нет, разве что дотошное внимание в первой части романа на научных идеях в проработке темы «маски» (так Золя в одном романе, как ребёнок, любил отвлечься от любовной линии и души человека, описывая на целых страницах галантерейную чепуху, с дотошностью газетной рубрики: специально ходил по магазинам для этого).
Чисто пластически, это по своему прелестно, словно обнажённая до «мяса», душа романа, спелёнутая этой сухой наукой, как бинтами.
Есть какой-то инфернальный эротизм, когда гг снимает реальные бинты на своём лице и символические, перед любимой женщиной, обнажая свою боль, которая — равна душе.
Знаете что мне это напомнило? Молчание влюблённых в ссоре. Медленно развёртываемые, белоснежные бинты писем с намокшим молчание.. Вспотевшим молчанием. Молчание в слезах..
Вот когда мы теряем лицо, и закрытая — хлопнувшая, как пощёчина, — дверь в спальне, словно бы покрывается изморозью космического безмолвия.

Вам нравятся туристические места, где радостно-сумасшедшая группка японцев, словно бы расстреливает фотовспышками, одинокое деревце, в испуге прижавшееся к стене известного дома, и не менее перепуганный дом, прижавшийся исхудалыми плечиками, к небесам?
Мне всегда хочется незаметно покинуть такие туристические места, и свернуть в карий переулочек, заросший тишиной и звёздами, где могут.. даже убить, или предложить — тело и душу.
Лучше, конечно, с любимым человеком свернуть в такой переулочек от туристов.
Вот и в соприкосновении с искусством, мне хочется убежать с моим смуглым ангелом в доверчивый переулочек, цвета крыла ласточки.

Давайте оставим туристов чтения, и бородатых и скучных литературоведов, в сторонке. Пусть толкуют с умным видом о фасадных красотах романа Абэ.
Готовы увидеть роман Абэ, не с туристической стороны, а.. с тайной стороны, роман — без лица?
Вы точно готовы к этому? Готовы.. что роман может стать для вас зеркалом, и вы увидите в нём свою душу в полный рост?
Не каждый к этому готов.
Большинство приходят к искусству, скоротать время, для развлечений, отвлечься от своих забот.
По своему это даже хорошо.. иногда, и лишь немногие приходят к искусству, как на дуэль: вечер. Звёзды накрапывают на листья клёна. Сверяем часы: вот-вот подойдёт… кто?
Кобо Абы? Любимый человек, давно нам не писавший? Достоевский? Ангел смерти? Кафка? Не важно..
Наша душа подойдёт, с которой у нас давние счёты.
А где-то неподалёку, к высокому осеннему клёну, прильнул тёмный женский силуэт: наша любовь..

Если бы я ставил роман Абэ в театре, то задал бы ему такую тональность прочтения: урбанистический Эдем, с одиночеством, как Змеем искусителем.
Спелый, округлый свет пёстрых реклам и огней ночного города.. словно зацветшая сакура (Древо Познания Добра и зла).
Что есть одежда, сама наша плоть, кожа, после грехопадения, как не маска, скрывающая полыхающий космос и пустоту нашей души?
И чем для нас стала реинкарнация, как не банальным физиологическим процессом смены кожи у змеи?
Мы сами себя искушаем. Никакого змея не было в Эдеме (его придумали милосердные ангелы и поэты, что бы не говорить людям.. кто они на самом деле).
Мы и человека искусили и бога.. до того искусили, что он стал человеком и умер.

Кто — мы? Страшно сказать.
Нам нужна идеальная маска, скрывающая безмерность нашей пустоты и отчаяния. Нам нужно нечто безмерное, в своей красоте и ужасе, как искусство: маска человека.
В романе Абэ, нет этого мичуринского Древа Познания.
Нет типично мужского взгляда на грехопадение: женщина виновна, и всё тут!
Нет, у Абэ всё иначе, почти как у Платонова: Адам самозабвенно работает в лаборатории, желая докопаться до тайн вселенной и бога.
Ему всё равно, убьёт ли это вселенную или бога. Им движет гордыня, и азарт бесёнка, а ещё.. скука.

В постановке романа в театре (на Таганке. После премьеры, меня, разумеется, уволят и будет скандал, потому что на сцене все актёры будут.. голыми, как и зрители. Выгнали бы под аплодисменты… и меня, голого, за двери театра, на улицу. А там люди! Какая-то смуглая девушка мне улыбнулась.., и я, смущённо прижимаясь к дверям, говорю: девушка.. я не бомж и не алкоголик, я весьма известный режиссёр. Девушка смеётся и машет головой.), я бы устроил всё так, что Адам открывает некую тайну вселенной и бога, но она.. так бесчеловечна, и прекрасна, в своём равнодушном и звёздном сиянии, что человек не сможет вынести лик этой истины, по крайней мере.. в образе человеческом.
Эта истина его опаляет, как падшего Демона, и человек становится как бы ей сопричастен.
Разумеется, все эти бинты на лице у нашего японского Адама — аллюзия на змеиные обвивы.
А где же наша Ева?
А вот тут начинается самое интересное.

Её голоса в романе почти нет. Точнее, её голоса, словно бабочки, разрывают грудь Адаму. Или клетку рёбер.
Фактически, мы видим муку рождения Евы-лица. Боже.. если бы мне только позволили в театре снять апокриф рождения Евы из ребра Адама, в духе.. Ким Ки Дука. Это было бы нечто среднее между сипоку и самокесарением.
Меня может быть даже выгнали бы из страны. Некоторые люди выходили бы из театра, седыми.. и голыми.
Ева в романе — кроткая жена, чья душа, сердце, давно уже изуродовано, обезличено тем, что Адам, всю свою любовь и волю направляет не на неё, а на какие-то идиотские опыты, на этого мичуринского Франкенштейна: Древо Познания Добра и зла.
(Ах, почему в искусстве до сих пор не проработана тема того, что Ева сорвала запретный плод.. из ревности? Зная, что губит и себя и мир. Тут совершенно иной надлом, с достоевщинкой).

Наша японская Ева — само Древо Жизни: её тёплые ладошки, смуглые плечи, упругие груди, губы нежные (вовремя остановился), это ведь райские плоды. Что ещё нужно мужчине?
А сердце? Сердце женщины.. в нём вся тайна бога и вселенной.
Чего ещё нужно мужчине!!! Вот где подлинное грехопадение..
Изменить женщине, сделать её больно, всё равно что изменить богу и отойти от него.

Как человеку, подобно Маугли, воспитанного русской литературой, мне хотелось большего взаимодействия между гг и его женой.
Но, боже, как ликовал Маугли во мне в третьей тетради, танцуя по комнате с разбуженным и слегка перепуганным котёнком! (роман состоит из трёх тетрадей, написанных жене).
Если честно.. у меня возникла греховная мысль: существует ли бессмертие души? Рай без любимого человека — бессмыслен и не более чем заповедник ангелов.. и всё же, мне на миг захотелось, пожертвовать своим бессмертием, чтобы увидеть, как Достоевский в раю читает этот роман Абэ, и как он улыбается и подзывает меня своим сутулящимся голоском и спрашивает: Александр.. хотите увидеть своего смуглого ангела? На пару минут… у вас ведь теперь нет души. Она вон там, возле речки, с Пушкиным разговаривает и с Бельмондо.

И всё же, по своему это даже гармонично, что гг. так сосредоточен на своём лице, на научной проработке его воссоздания в образе маски, словно на миг, как в Эдеме, растушевались границы тела и души, и человек занят.. всё тем же «я», всё пожирающим «Я», выросшего словно бы до исполинских размеров чудовища, которого не скрыть и небоскрёбам.
Сартр писал о том, что у человека в груди, дыра — размером с бога. Абэ показал, что такая дыра, полыхающий космос, может быть и в лице.
Без шуток.. если бы я ставил роман Абэ в театре, вышло бы чудесно. Ладно, чёрт с ним, я даже могу пойти на то, чтобы зрители были одеты..
Но пока в театр меня не пускают.. мне пришлось по неволе показать, что и рецензия может лишиться «лица», что и рецензия может стать чуточку произведением искусства: сплошной душой и маской.
Ну нужны ли кому-то такие рецензии? Такая обнажённая душа?
Вот и герой наш спрашивает: нужна ли кому-то обнажённая душа? О ней приятно поговорить за чашкой чая…
Но не видеть её: она может быть в шрамах.

По сути, в образе маски на главном герое, мы видим образ солнечного затмения.
Это же по своему чудо, что луна, может идеально закрыть огромное солнце. Почти как тело.. душу.
Есть соблазн их уравновесить. Это толерантно и модно, не правда ли? И что с того, что человек может легко потерять душу, и начать жить чужую жизнь? Преступную, мерзкую, пустую.. главное, чтобы было удобно, сыто. Демократично, в общем. А там, хоть гори весь мир огнём. И ведь как хорошо.. пока ты человек, тебя ещё может мучить совесть, а так, просто накрыл её маской смирительной рубашки, и она так чудесно молчит! Рубашка была бы модная, разумеется.
Нет, с такой постановкой пьесы в театре, меня точно не пустят на запад..
Но и из России выгонят. М-да..

Достоевский в письме к брату писал, что либеральный человек будущего (интересно, когда-то ведь были же нормальные либералы? Или это как снежный человек и гренландский олень, лишь чудесная мечта?), с наслаждением вонзит нож в картину Рафаэля — Мадонна с младенцем, во имя всеобщего равенства: чтобы никто не выделялся! Ни гением, ни божественностью, ни красотой! Чтобы всё было толерантно, демократично.. и без лица: без пола, совести, родины, чести..
По сути, недавний инцидент на Олимпиаде (про пошлость я и не говорю, это уровень третьесортного Кабаре) с образом Тайной вечери, это тот самый нож в Прекрасное.
Под аплодисменты идиотов. В чудесных масках.. Хотя маски уже давно сорваны.

Герой романа, хочет.. изувечить лицо своей любимой. Дабы сравняться.
Ну, лицо то он не изувечит, духу не хватит, а вот сердце.. Кто сказал, что сердце - не лицо? Что у человека только одно лицо? Такой же бред, что крылья, мол, растут за плечами. Нет.. кто любил и страдал, знает: они иногда растут и из груди. Разрывая грудь. На спине, так, запасные, как парашют.(Хм.. всё же где-то на Мадагаскаре, меня приняли бы и мою постановку пьесы Абэ. А потом бы я узнал, что это сумасшедший дом. Я бы там снимал комнату, как в гостинице.. развлекая пациентов).
В плане задумки героя изувечить любимую, это довольно любопытная нотка нового осмысления идеи любви-ненависти (мы просто раньше как-то не очень задумывались о том, как увечится душа в ссорах влюблённых, думая, что это инфернальная романтика. А если по настоящему любишь.. то можно и своё лицо пожертвовать любимой).

И в этом плане примечателен эпизод, когда обезображенный гг, находясь в одной комнате с женой (леденящая тишина, словно с жизни содрали кожу слов), набрасывается на неё, и.. лезет рукой под юбку, касаясь дрожащими, словно ослепшими пальцами.. женского лона.
Эпизод маленький, мимо него пройдут большинство «туристов чтения». А зря.
Как в капле, здесь отражена вся трагедия зла.
Зло — как не кромешная тьма, которую нужно ненавидеть и уничтожить, а зло — как изувеченная душа, изголодавшаяся по нежности и свету; беда в том, что в своём уродстве, душа может коснуться чужой души — уродством.

С другой стороны, женское лоно — как обнажённая плоть человека, почти — душа без кожи.
Мы видим как бы идеальную (пусть и трагичную) и прекрасную рифму женского лона и мужского лица (О, Фрейд, молчи!).
Эта рифма тайно развивается в романе: человеческое лицо, как тайный пол кожи, эмоций.
Т.е. человек в романе предстаёт как некий андрогин, по иному развивая мысль Достоевского о двойственности человека.
Не секрет, что в каждом человеке полыхает тьма.
Её нужно стыдиться? Прятать её от себя и других? Бороться с ней? Или же это таинственная и недоразвитая часть нас, как некая планета бурь, которая через однажды станет Эдемом или даже маленькой звездой?
Мораль, и политические девиации, любят благородные маски, под которыми, в подвалах и застенках совести, мучается раненая тьма, словно несчастный зверь, и это в лучшем случае.
В худшем — «зверю» отданы целые кварталы души, куда не заходит совесть. Демократично, правда?
В романе прелестно воссозданы эти вечереющие кварталы души, с робкими масками, похожими на бледных и бесприютных мотыльков, возле гаснущего света переулков, словно поникших лиц ангелов.
Прелестный образ, правда? Его нет в романе. Просто на миг снял своё «лицо» и приложил его к обнажённому лицу романа..
Не забыть бы вернуть..

Что скрывать, все мы любим маски.
Есть конечно исключения, грустные лунатики жизни, которые любят кормить «зверей» с руки, и перевязывать им раны.
Такие люди без масок, но чтобы не шокировать других, любят гулять по ночам, по карнизам мыслей и чувств, накинув на голову капюшон.. похожий со стороны на колпак арлекина.
Нет, правда, иной раз, при чтении Абэ, мне казалось, что я вижу незримого раненого животного, которое гг перевязывает, гладит.
Как сказал бы Андрей Платонов: душа — неприличное животное..

Знаете, это даже забавно (лунатики жизни меня поймут).
Мы так романтически легко говорим о душе, реинкарнации.. и не догадываемся, что, быть может, на каком-то обнажённом уровне боли, это в 120 раз неприличней, интимней, нежели наш ложный стыд в разговоре о мастурбации (боимся это слово иной раз произнести, как имя Волан-де-Морта. К слову, я не случайно упомянул об этом. В романе мы видим трагичнейшую, загнанную до солипсизма предельного одиночества, мастурбацию сознания, души. В этом плане — на духовном уровне, — это один из самых откровенных романов 20 века. Быть может он даже запрещён на небесах.. и его тайно читают ангелы: из под крыла) или некоторых видах секса, де садовских играх, по сути, вполне невинных: тоже, на определённом уровне..
По крайней мере по сравнению с ужасом жизни и равнодушием.

А жизнь? Она прекрасна или ужасна?
А если.. маска гг, это персонифицированный образ Покрова Майи, скрывающего кошмар жизни: бога — нет, истины — нет, любви тоже нет, или она распята, вместе с богом на земле (и даже раньше бога, кстати), и подлинный мир населён лишь отвратительными червями, гусеницами, которые никогда не станут бабочками, так и оставшись в своих смирительных рубашечках куколок (образ шрамов на лице гг), в той же мере, в какой герою Достоевского в кошмарном сне, привиделось, что Рая и Ада — нет, и что Там — стоит простая покосившаяся банька, населённая пауками.
Нет, её богу, нужно написать письмо директору театра на Таганке.
Такой сценарий пропадает! Вы только представьте: человек знает всю правду о мире, боге, человеке.. носит эту тайну, как беременный, не могущий родить, года, века, и мучается этим, и кричит лишь вдали от людей, чтобы они не догадались, где-нибудь в лесу ночном… или на пустыре, за домом любимой женщины, и она слышит этот нечеловеческий крик ( как вы догадались, этого тоже нет в романе).
И вся тайна мира — на его лице, которое он должен скрывать.
Может мне сразу поехать на Мадагаскар?

Если вернуться к эпизоду, касания женского лона.. есть в нём ещё один тайный момент: через 70 стр. после этого эпизода, читатель узнаёт, что у женщины был выкидыш, и ещё — умер ребёнок.
Т.е. её пол стал кровоточащей, незаживающей раной.
Пол — лишённый своего «лица» — ребёнка (Абы, как тебе моя мысль? По тонкости, очень даже хороша, да?).
Таким образом, мы видим бессознательное желание гг коснуться обнажённой раны женщины, общей раны.. словно бы зеркала, коснуться, отражающего тишину двоих. Ночь двоих. И качнувшуюся веточку у окна в темноте…
Вся мука саморефлексии «лица» в романе, по сути, есть спиритуализм дрожащего, как трава, проблеска перепуганного сознания ребёнка в утробе жизни.
Вот забавно, да? Если бы вы читали эти строки, в некой статье, от известного литературоведа, многие бы чисто эстетически очаровались тонкостью этих мыслей, что и под таким углом можно взглянуть на роман.
Но у меня нет маски известного литературоведа, и читатели пройдут мимо, со снисходительной улыбкой смотря на меня.
Могу надеть маску Галины Юзефович или даже.. Бельмондо, хотите?
Мадагаскар по мне плачет. Хором..

Так вот, интересно взглянуть на роман, как на кошмарный сон мужчины, чувствующего свою вину в трагической утрате любимой — ребёнка: почему был выкидыш? Были ссоры? Психосоматика своей ненужности? Он делал больно ей, духовно?
Он.. не замечал «лица» любимой: — её сердца?
Другими словами, роман, как  апокриф грехопадения и ада — мужчины, утратившего себя и рай, предав любимую, убив любовь в ней.
Любовь — как ребёнок..

Абэ чудесно описал, как человек, утративший свой лик (скажем прямо: чудесный зримый символ утраты «образа и подобия божия»), утратил и ощущение красоты, лица любимой и музыки Баха.
Мир словно бы распался на первоначальный вихрь атомов.
Т.е. на тот либеральный нигилизм, с которым боролся Достоевский: преступное уравнивание всего: бог равен человеку, человек — животному. Любви нет. Истины нет: бери от жизни всё! Всё равно всё летит к чёрту..
Перефразирую Достоевского: если у мира нет высшей правды — лица, то всё позволено: человеку даётся роскошь освобождения — не быть собой. Не быть скованным моралью, честью, полом, чувством любви..
Знакомо, правда?

Любопытно, что Кафка, в своём Превращении, тоже описал, как для человека, утратившего свой «лик», став насекомым, музыка представляется чем-то раненым, как душа, и безобразным..
Мир и красота становятся живым зеркалом для гг, которое хочется разбить, как в поэме Есенина — Чёрный человек (ах, в театре — на Мадагаскаре? — изумительно можно было бы воссоздать этот образ: наш герой лежит ночью в постели, и к нему.. на край постели, через открытое окно, влетает не то Ворон Эдгара По, не то русская птица Сирин, с женский лицом.
Она сидит на постели, как и полагается Чёрному человеку.. молчит, но наш герой говорит сам, всю боль и нежность и вину, что разрывает ему грудь).
На миг, радостно возникло чувство, что мне сейчас первыми позвонят с Таганки.
Ага, возьму трубку.. а на «том проводе» — Мадагаскар. Весёлые крики обезьян, какаду шелестит, травка поёт, женские и мужские голоса. Пьяные, и счастливые..

По сути, роман Абэ — это экзистенциальное переосмысление сказок — Русалочка и Гадкий утёнок.
Героине Андерсена были дарованы ноги, в обмен на голос.
Герою Абэ — крылья. Нравственные. Совершенно чудовищные и исполинские, которые словно бы порой волочились по земле и на них наступали люди.
Скажем прямо: тьма порой нас потому искушает, что мы чувствуем себя в ней невесомо, не видя себя, не сознавая себя, отдыхая от себя (похоже на благодать сна).
Истина в вине? В пороке, ещё большая истина. Потому люди и боятся порока: бояться потерять своё лицо в нём. Бояться себя в пороке, а не порока.

Кто-то скажет: трагедия высосана из пальца.
Ну потерял лицо. Люди и не такое теряют: сердца, ноги, руки, любимую, жизнь…
Вся шутка в том, что Абэ рассматривает сингулярность личности: там где свет сознания сливается с тьмой и звёздной бездной.
То, что без образа (лика божьего), то  — безобразно, а не наоборот, как часто думают.
Любить можно и некрасивого человека, так?
А что есть красота? Вспоминается стих Заболоцкого: Некрасивая девочка..
На расстоянии, в переписке, легко влюбиться и не видя лица.
А если этот человек скажет, что у него нет лица? Или у него нет груди, ног, рук.. или, что иногда бывает, если вы уже влюбились, а человек вам открывает тайну: что он одного с вами пола?
Если любишь, то синестезия осязания смещается в луч одного чувства и нам не будет это важно. Пока мы.. на спасительном расстоянии.
В ином случае — начинается жизнь.

У меня были отношения  женщиной, у которой удалили грудь из-за болезни.
Она ужасно этого стеснялась, до слёз, и не сразу сказала мне об этом, а потом стыдилась ещё больше: а теперь как сказать? Как??
У её груди была своя «маска».
Она её чуточку изуродовала. Духовно: женщина не любила себя. Стеснялась себя..
А если не любишь себя, то и другого полюбить сложно: я стал для неё живым зеркалом, частью её сознания себя: моё чувство к ней, стало как бы её лицом.
И когда она увидела, что я люблю её такой, какая она есть, что я нежно целую её шрамы на груди..
Я не знаю как это описать: её слёзы на лице, и на моём. Словно… у нас одно лицо на двоих. Такой благодарности я не видел ещё никогда.
И знаете какие мысли возникали порой? В духе Абэ: а что, если я покалечу себя? Мы чуточку сравняемся. Она всё же чуточку продолжала стесняться. Была грань незримая между нами: я нормальный, а она — нет.
Так думала она..

В письме к жене, в начале 30-х, Набоков писал, что учёные сделали открытие: установили, как выглядел Христос: он был маленький горбун с изуродованным лицом.
Набокову понравилась эта идея, в том плане, что это художественно и гармонично: взять грехи людей на себя, их уродство души..  даже телесно, словно сама плоть согнулась и исказилась от тяжести такого креста.
Мне бы хотелось голосом Кобо Абы спросить: приняло бы человечество Такого Христа?
Кто-то бы принял. Но христианство осталось бы неприкаянным, как душа героя Абэ.
Всем хочется видеть себя красивым человеком и рядом с собой — красивого бога.
Согласитесь: горбун на кресте, страдает не так эстетично.
Ужасная мысль, правда? Постыдная. Зато, жизненная: если любишь, любишь до конца: и человека и бога, таким, каковы они есть. Быть может даже в этом и есть подлинное христианство..

Развязка романа напрашивается сама собой и чем-то напоминает Апокалиптический образ: явления не то Христа, не то Антихриста.
ГГ делает себе маску с чужого лица. Красивого. И хочет в этой новой личине (оборотничество?) соблазнить.. свою жену.
Выйдет ли у него это? Пусть останется тайной. Это же история чуточку о каждом из нас, не так ли?
Ну вот, рецензия подошла к концу.. и мне вспомнился один случай из жизни.
Кажется, это было в Японии, не помню.
Жили вместе, парень и девушка. Безумно любили друг друга. Но вмешалась жизнь, изуродовав лик их любви.
Они ссорились, мирились. Не могли друг без друга, но жизнь сложилась так, что и друг с другом им было больно.
Парень нежно касался любимой, сердцем своим.. но злая жизнь, словно в сказке, искажала эти касания, и они достигали любимой, лишь болью, словно тёмными птицами: девушка ничего не понимала, и искренне думала, что эту боль доставляет ей любимый, а не жизнь.
К сожалению, или к счастью, мы не всегда понимаем, что людские сердца могут быть нежны и прекрасны, но лик судьбы — изуродован, и его не каждый может выдержать и разделить боль этой судьбы, с любимым.
Такая боль может опалить как в аду..
Парень и девушка — расстались, но не могли забыть друг друга.
Через некоторое время, парень умер.
Его сердце стало донором. Его пересадили, как китсовский цветок, другому человеку.
Так вышло, что эта девушка познакомилась с ним.
Они полюбили друг друга..
Она не знала, что в его груди, бьётся сердце другого.. любви всей её жизни.
По ночам, её мучила бессонница. Она просыпалась рядом со своим мужчиной, мирно спящим, и её рука-лунатик, гладила грудь мужчины и разговаривала с сердцем о чём-то, и тихо плакала, сама не зная почему.
Вот так. Тело человека, тоже может стать маской, а сердце — может быть лицом.
И память может быть лицом.. прикрытого дрожащими ладонями ночного письма.