4 Из жизни биологических видов

В рамках переосмысления школьной программы по литературе

Бывает, школьные произведения при перечитывании в зрелом возрасте открываются с совершенно иного угла. К счастью или сожалению, Евгений Онегин очень стабильное произведение, и осталось фактически на том же месте, что и далекие 25 лет назад. Да, какие-то вещи начинаешь осмыслять иначе, но это тот же самый Онегин, читанный мной в рамках программы школьной литературы — и вот даже не знаю, комплимент ли это для книги?

Удивительно, в книге оказалось мало вещей «на вырост», все это писал будто человек с сознанием современного восемнадцатилетнего, и погрузиться в какие-то такие глубины, которые были бы совершенно непонятны школьнику, у него не получилось — в этом смысле книга разительной отличается от того же Достоевского или Булгакова, у которого школьник может «считать» едва ли процентов 20, т.е. самый поверхностный пласт сюжета. Даже Отцы и дети Тургенева оказались при перепрочтении гораздо более глубоким произведением, чем Онегин. Это хорошо или плохо? С одной стороны, «вечная» вещь должна быть стабильная, с другой стороны, если вы привыкли к некоторой интеллектуальной сложности, то должны понимать, что Онегин вообще не про это.

Гениальная форма

Что в романе в стихах совершенно нельзя игнорировать, это волшебная, абсолютно гениальная стихотворная форма. Александр Сергеевич просто на глазах конструирует новый язык (не смог обойтись без штампа, что Пушкин — создатель русского языка в современном виде), и этот язык становится просто каким-то магически притягательным. Пушкин проявляет себя здесь не просто как великий поэт, а как инженер языка, создавая под свой роман новую форму, которая ему просто идеально подходит — все мысли заканчиваются гладко, рифмы подобраны точно. Иными словами, Пушкин создал не просто гениальный напиток, но еще и сосуд, в котором этот напиток лучше всего было бы воспринимать — и даже исключения из правил, вроде «Писем», будто подчеркивают красоту основного текста, дают передышку перед новым витком. Конечно, что роман немного подкачал с макроформой, слегка расстраивает — все эти аллюзии на 9 валов, 9 глав и пр. могли добавить новый шарм, но или сама идея возникла у Пушкина под воздействием какого-то мистицизма, от которого он впоследствии отказался, или сработали цензурные причины, и описание России могло вызвать неудобные отсылки к «Путешествию из Петербурга...», но роман мы имеем в таком виде, в каком имеем — пусть слегка скомканом, ибо переход Татьяны 1 к Татьяне 2 получился чрезвычайно резко, а времени текстового прошло немало, но основную свою функцию текст выполняет.

По мере прочтения меня не отпускали абсолютно детские впечатления — да, это тот самый роман, который я читал в школе, и язык которого мне нравился; это та же самая образность; это то, от чего получаешь эстетическое удовольствие... но не умственное и не психологические, ибо персонажи как были плоскими картонками, так и остались.

Посредственное содержание

Я понимаю, что заносить кинжал над священной коровой русской литературы есть чревато — пусть сам Александр Сергеевич спокойно воспринимал критику, и даже мог посмеяться сам над собой (что он неоднократно и делал в романе, не скрывая что в романе есть парадоксы и сюжетная непроработанность, особенно между ранними и поздними частями романа), но члены секты им. А.С. Пушкина не таковы, и они не прощают никакой критики. Так легкий и смешливый пророк воспитал паству в духе «стоерос отечественный», воспринимающий любую критику с откровенно религиозной злобой и ненавистью.

Персонажи... их нет. Перед нами вереница образов, но все эти образы равны просто своему содержанию — няня, мама, кучи проходных помещиков, князь. Все они исполняют роли массовки, вроде тех зрителей балета, мимо которых проходил Онегин. Живых персонажей в книге ровно 2,5 — Евгений Онегин, Татьяна Ларина и Владимир Ленский (за половинку сойдет), и даже эти персонажи по шкале в Раскольниковых тянут на 0,1 совокупно. Собственно, психологизм или проникновение в глубину никогда не отличали писательский талант Александра Сергеевича — тема женских ножек заводила его значительно сильнее, чем женских голов, но все-таки в общении с женским полом опыт у него был немало, и образ Татьяны у него получился, вероятно, самым живым. С мужскими персонажами все очень тухло.

Евгений Онегин — герой, давший имя всему роману, фактически интеллектуальный ублюдок. Мозг Евгения Онегина мог уместиться в чайную ложечку — книг он особых не читал, какой-то глубиной восприятия не отличался, не имел внятного образования, даже какого-то хобби. Жизнь Евгения Онегина — жизнь именно в биологическом смысле слова, но никакая не нравственная, ни интеллектуальная. Что он умел пустозвонством и ложной важностью, в сочетании с ухоженностью (по три часа сиживал за зеркалом) производить впечатление на светских куриц, конечно, большое достижение — но как персонаж Онегин представляется совершенно пустым и неинтересным. Но в данном случае это не проблема автора — автор описал пустого и унылого персонажа, своего современника, как пустого и унылого персонажа. Образ выписан на полноценную единицу, строго с оригинала — мы ж не виноваты, что по оригиналу в плане объёма будто каток проехал.

Владимир Ленский — антипод по характеру, но еще более пустой. В сцене дуэли самые большие чувства приходят на контрасте — автор так гениально описывает боль от смерти Ленского, при том, что Ленский для нас предстает проходным NPC в компьютерной игре — моргнуть глазами, и игра еще 100 такие нагенерирует, с таким же внутренним миром. Форма подчиняет, несет меня, я начинаю сопереживать трагедии романа — де-факто, одному из двух главных нервов повествования, но тут-же включается стоп-кран в виде мозга, и я вижу перед собой плоскую картонку с фотопечатью человека, дырой в груди, а рядом с дырой разлитый кетчуп — и елки начинают падать от ветра, будто это театральные декорации.

Татьяна Ларина — образ «русской женщины», национальный эталон из мер и весов выписан более-мене объёмно (единственный объёмный образ). Уж не знаю, сам ли Пушкин понимал, что творится в голове у женщин, сказался богатый сексуальный опыт, консультанты ли — но очень многое ухвачено четко. Абсолютно немотивированная, спонтанная «течка» созревшего человека, изнывающего от провинциальной скуки, при виде заезжего и, самое главное, непохожего на родных человека — так организм требует биологического разнообразия, дабы избегать нависающего инбридинга, характерного для деревни. Пушкин очень мастерски разбрасывает тонкие намеки, хоть на забавы Татьяны одной в саду (грудь у неё вздымается, щеки раскраснелись — взрослые люди, знаем, чем она там занимались одна в саду, думая о Евгении), хоть на игру в одиночестве Евгения «тупым кием с двумя шарами» — похабник вы были, А.С., впрочем и так это известно, за вашу легкость и отсутствие нависших бровей мы вас и любим.

Вершина проникновения Пушкина в образ Татьяны — абсолютно фрейдистские, нарочито сексуализированные сны, как Татьяну хватает медведь, несет через мост, «моё» сказал Онегин грозно — Зигмунд Яковлевич бы глубоко одобрил это понимание эротических переживаний Татьяны. Ну и да, финальная кульминация, показывающая в высшей степени жестокий конфликт между биологическим и социальным — биологически она его, но социально она сделала выбор, и не откажется уже от него, потому что иначе это будет не она. Здесь единственное более-менее глубокое наблюдение Пушкина, и касающееся женского персонажа. Кстати, в последней части идет классический разворот «чем меньше женщину мы любим» — теперь уже Онегин в состоянии жесткого игнора начинает изнывать абсолютно биологическими желаниями. Ну да Евгений в принципе человек недалекого ума, такой вот максимально простой архетип, неслучайно этот образ без «шероховатостей» становится таким известным — максимально примитивный, а значит максимально понятный.

Сюжет пересказывать смысла не буду — он легко укладывается в один абзац, да и, будем честны, Евгений Онегин славится не сюжетом — бытовые детали — да; гениальный язык — да; психологизм Татьяны, где Пушкин копнул чуть глубже, чем мог — да; сюжет — нет.

Высосанная загадка русской женщины

Нельзя не обойти вниманием пресловутую «загадку русской женщины», почему же Татьяна не повела себя как гормональная самка, и не бросилась Евгению на причинное место при первом же взгляде, а вежливо сказала что любит, но «другому отдана, и буду век ему верна». Советский читатель, а особенно школьная учительница, очень голодный до каких-то сексуализированных ощущений (единственное место с чем-то похожим на секс-туризм в СССР — Грузинская ССР), ощущал какую-то недокрученность в стороне дешевого водевиля, и прям очень хотел, чтоб Татьяна повела себя как в бульварном любовном романе. Любовный треугольник там, секс на стороне, нелюбимый муж с одной стороны и любимый Женя с другой, поэтому вся история с отказом Татьяны обросла какими-то невероятными измышлениями, и даже создала искусственный симулякр «настоящей русской женщины» — разумеется, данная дилемма не стоит того пальца, из которого её высосали — вспоминаем, что психологизм не сильная сторона Пушкина. Просто Татьяна повзрослела (это сложно уловить, 7 и 8 главы прям рядом, не чувствуется никакого разрыва с персонажем, чтоб можно было принять его иным), и поняла, что есть биологическое, на что её женское естество отозвалось максимально энергично в юности, а есть социально-экономическое. Делать загадку из-за того, что Татьяна не стала делать «чего п**да прикажет», выдает нарочитый голод отечественной литературы до сексуальных сцен в духе дешевого бульварного романа. Если вы беспристрастным взглядом посмотрите на отношения Татьяны и Онегина, то внезапно станет понятно, что сама постановка вопроса максимально высосана из пальца, и ставить вопрос в таком ключе может только человек с начисто кастрированной личной жизнью, причем недостаток сексуализированных переживаний у него идет прям поколенчески — привет дедушка Фрейд.

Итог от перепрочтения

Произведение не стало хуже, перечитанное спустя 25 лет — это факт, и знак качества. Оно не стало лучше — и это тоже факт, знак стабильности Александра Сергеевича. В конце концов ключевое произведение литературы не должно и не может быть сильно умным — тогда большинство людей его банально не поймет. Я снова был заворожен и восхищен языком Пушкина, я снова понял, что если я захочу копать не «вширь», а «вглубь»; если я захочу проехаться не по горизонтали, обозревая бессмысленные поля, луга и деревца, а вгрызться в землю, найти в тех пластах то, что мало кому откроется — золото ли, остатки динозавра, а может в глубине морской впадины живое морское чудовище — с этим не сюда. Для этого есть и другие авторы, и другие произведения. А книга хорошая, всем советую хоть раз прочитать — эти штаны сшиты так, чтоб большинству было впору. И большинство отблагодарило А.С. не раз.