Больше рецензий

27 июня 2024 г. 23:31

391

3

МИР НЕ НОВЫЙ. В основе его лежит старая идея: всеобщий капитализм, строгая иерархия, власть принадлежит элите, обслуга загнана под плинтус. Антиутопия Хаскли – далеко не первое фантастическое произведение, в котором развивается подобная ситуация. Средства, которыми этот мир удерживается, тоже не новы: кастовая система и одебиливание масс. Последнее начинается с рождения. Верней, с почкования. И уже с первых глав про инкубаторий понятно: есть в этом обществе нечто глубоко гнилое. Потому что можно не знать Шекспира. Можно даже не знать английского и ничего от этого не терять. Но лишать малышей кислорода и бить электрическим током – это дно.
МИР НЕ ДИВНЫЙ. Достижения технического прогресса там ограничены, а учёных, проникающих в тайны мироздания дальше положенного, вежливенько так тормозят. Хотя, казалось бы, почему не создать умные машины вместо доведения эмбрионов до состояния эпсилонов? Там даже религия никуда не делась, просто Бога заменили на Форда (или Фрейда), а вместо воздержания и стремления к высокому во главу угла поставили развращение и стремление к низменному.
ЕДИНСТВЕННОЕ, В ЧЁМ ЕГО ИЗЮМИНКА – ЭТО МИР ПОТРЕБИТЕЛЕЙ.
И ИМЕННО С ПОТРЕБЛЕНИЕМ, А НЕ С СИСТЕМОЙ КАК ТАКОВОЙ ХАКСЛИ ПРЕДЛАГАЕТ БОРОТЬСЯ.
Автор не жалеет сил, чтобы сделать этот мир бездуховным и максимально отвратительным. Получается это плохо. По уму надо бы пугать тем, что людей уродуют во младенчестве, социальные лифты захлапываются навсегда, а производство наркотика (сомы) становится отраслью экономики. А Хаксли пугает доступным сексом, комфортной смертью и налаженным бытом. Пафосно отстаивать своё право на несчастье– «прибавьте уж к этому право на старость, уродство, бессилие; право на сифилис и рак; право на недоедание; право на вшивость и тиф; право жить в вечном страхе перед завтрашним днем; право мучиться всевозможными лютыми болями» - может либо юноша-максималист, либо человек, серьёзного дискомфорта не испытавший. Все прочие понимают, что нужен баланс. Потому если есть хоть малая доля сознания, ограничиться исключительно телесными потребностями невозможно физически. Но если все силы направлены исключительно на выживание, о какой особой духовности может идти речь? И потом: что за желание поборников духовности загонять всех в хибару? И почему духовность конкретно у Хаксли идёт рука об руку… с грязью и мазохизмом?
Главный типа положительный герой Дикарь (он же Джон) говорит на языке Шекспира и одновременно не может зашить собственные штаны. И ладно бы он родился и сформировался в мире победившего потребительства. Так ведь нет. В связи с чем возникает вопрос: где этот человек набрался такого барства, и почему простейшее бытовое действо для него сродни подвигу? («Только прикажите. Среди забав бывают и такие, где нужен тяжкий труд. Но оттого они лишь слаще. Вот и я бы. Прикажи вы только, я полы бы мел».) Жалко его в итоге: для одного общества оказался маргиналом, для другого – забавной игрушкой. Ни хитрости, чтобы адаптироваться, ни воли, чтобы гнуть свою линию.
Похожая ситуация наблюдается с матерью Джона Линдой, хотя её автор не жалеет и презирает. Да и есть за что. Но если вдуматься, её вина только в том, что воспитывалась на одних ценностях, а попала в общество с ценностями другими. Неприятие окружающих? Есть. Горькая любовь? Тоже есть. И ведь заботилась же о сыне. Худо-бедно, но заботилась, с учётом, того, что подобным вещам её вообще никто не учил. Её финальные поступки – по сути своей саморазрушение. Просто, в отличие от Джона, она совершенно непафосна и в силу возраста несексуальна.
Бернард Маркс, с которого фактически началась вся драма – типичный «мамкин революционер». Существующий мир презирает. НО: чуть немного высунет нос за его рамки, чуть на него дунет ветерок, повеет грязью, возникнет реальная угроза его благополучию, тут же сливается.
Наиболее интересные персонажи – Мустафа Монд и Гельмгольц Уотсон. Первый подался из революционеров в консерваторы по идейным соображениям и хотя бы видит недостатки дивного нового мира (правда, не осознаёт их масштаба). Второй действительно готов отстаивать свои убеждения, правда, не знает, как их отстаивать. О том, какой мир могли бы создать такие гельмгольцы, предоставленные сами себе, было бы интересно почитать. Но автор пошёл другим путём.