4 Спойлер Где грех?

В 1863 году было создано полотно "Олимпия" (при переходе по ссылке можно ознакомиться с картиной) Эдуарда Мане, а в 1909 Куприн написал первую часть своей повести "Яма". Вызов обществу, бунт против морали для её же спасения. Они заставляют нас посмотреть в глаза Олимпии, заглянуть в "Яму". Вы скажите "Грязно это всё", подобно Льву Толстому. А ведь кто это порободил?  Кто? Мы. Задумывались ли вы когда-нибудь о том, что совсем юные девушки после плохой оценки в школе говорят "Если что, пойду на панель"? Или эти извечные шутки про проституток? Сколько их, а это всё ведь культура, всё, что порождено человеком.

Иногда внимательно и долго, иногда с грубой поспешностью выбирают любую женщину и знают наперед, что никогда не встретят отказа. Нетерпеливо платят вперед деньги и на публичной кровати, еще не остывшей от тела предшественника, совершают бесцельно самое великое и прекрасное из мировых таинств – таинство зарождения новой жизни, И женщины с равнодушной готовностью, с однообразными словами, с заученными профессиональными движениями удовлетворяют, как машины, их желаниям, чтобы тотчас же после них, в ту же ночь, с теми же словами, улыбками и жестами принять третьего, четвертого, десятого мужчину, нередко уже ждущего своей очереди в общем зале.

Итак, перед нами история, полотно о сливной трубе жизни. Куприн в деталях описывает жизнь и быт публичного дома, даёт психологические характеристики всех героинь. И стоит отдать должное, ведь слог его всегда захватывает читателя. Иногда задаёшься вопросом, неужели он увидел всё это в том же мире, в котором живёшь и ты?

Утренний полусвет, водянистый и сонный, наполнил комнату сквозь щели ставен. Слабыми струйками курились потушенные фитили свечей. Слоистыми голубыми пеленами колыхался табачный дым, но солнечный луч, прорезавшийся сквозь сердцеобразную выемку в ставне, пронизал кабинет вкось веселым, пыльным, золотым мечом и жидким горячим золотом расплескался на обоях стены.

Первые 100 страниц воспринимались мною как расстановка декораций на сцене перед представлением. Меня не оставляло чувство "Не верю", ощущение бутафории и воспроизведения реального. Это была своеобразная томящая прелюдия в ожидании постановки вопросов.
Но с появлением студентов, любой читатель просияет надеждой. Ведь вот они! Те люди, которые способны изменить систему, не так ли?

А по-моему, нет в печальной русской жизни более печального явления, чем эта расхлябанность и растленность мысли. Сегодня мы скажем себе: «Э! Все равно, поеду я в публичный дом или не поеду – от одного раза дело не ухудшится, не улучшится». А через пять лет мы будем говорить: «Несомненно, взятка – страшная гадость, но, знаете, дети… семья…» И точно так же через десять лет мы, оставшись благополучными русскими либералами, будем вздыхать о свободе личности и кланяться в пояс мерзавцам, которых презираем, и околачиваться у них в передних. «Потому что, знаете ли, – скажем мы, хихикая, – с волками жить, по-волчьи выть».

И мысль не посещает, что этот человек, оставшись один, без взгляда друзей, пойдёт в публичный дом, правда, более дорого, "по приличнее".
Вся пардоксальность в том, что люди подобного типа при глобальных мыслях, что изменения должны происходить где-то там, являются ужасными эгоистами. И, думая постоянно о себе, они не видят проблемы в себе.

Такой же пример можно рассмотреть и в фигуре другого персонажа, Лихонина, который пошёл на спасение девушки, затеиянной души не столько из-за сочувствия к ней, а намного больше из-за внутренних терзаний.

Да, я знаю, что все эти фальшивые мероприятия чушь и сплошное надругательство, – перебил Лихонин. – Но пусть я буду смешон и глуп – и я не хочу оставаться соболезнующим зрителем, который сидит на завалинке, глядит на пожар и приговаривает: «Ах, батюшки, ведь горит… ей-богу горит! Пожалуй, и люди ведь горят!», а сам только причитает и хлопает себя по ляжкам.

Думает ли он о девушке? Нет! Лишь о себе. Лихонин стремиться утолить собственные чувства, удовлетворить потребность эгоизма.

Так же мне показались интересными мысли автора по поводу нищенства, которые являлись его пробами пера доя отдельных произведений.

А все эти ненужные, шутовские профессии, выдуманные культурным человеком для охраны моего гнезда, моего куска мяса, моей женщины, моего ребенка, эти разные надзиратели, контролеры, инспекторы, судьи, прокуроры, тюремщики, адвокаты, начальники, чиновники, генералы, солдаты и еще сотни и тысячи названий. Все они обслуживают человеческую жадность, трусость, порочность, рабство, узаконенное сладострастие, леность – нищенство! Да, вот оно, настоящее слово: человеческое нищенство!

А какие пышные слова! Алтарь отечества, христианское сострадание к ближнему, прогресс, священный долг, священная собственность, святая любовь. Тьфу! Ни одному красивому слову я теперь не верю, а тошно мне с этими лгунишками, трусами и обжорами до бесконечности! Нищенки!.. Человек рожден для великой радости, для беспрестанного творчества, в котором он – бог, для широкой, свободной, ничем не стесненной любви ко всему; к дереву, к небу, к человеку, к собаке, к милой, кроткой, прекрасной земле, ах, особенно к земле с ее блаженным материнством, с ее утрами и ночами, с ее прекрасными ежедневными чудесами. А человек так изолгался, испопрошайничался и унизился!..

Подводя итоги, хочу сказать, что это не просто повесть-открытие о русской проституции, но и большая сатира на всё общество: на владельцев публичных домов и и глав институций, которые их прикрывают, на "честных" отцов и мужей, на революционеров-спасателей и настоятелей приютов Магдалены. Это послание в прошлое, настоящее и будущее.