4

Люблю лихие книги! Люблю отвязанных авторов и их безбашенный креатив! Но больше всего люблю свободную интерпретацию известных сюжетов и литературных персонажей, приносимых в дар (или в жертву?) собственным научным идеям. Так что для меня «Страх и смерть желания» были не просто оригинально и интересно написанной книгой – это было, пусть маленькое, но событие для моих капризных мыслей и эмоций. Я не консервативна, и в состоянии обсуждать литературные образы не только в границах школьных шаблонов, но авторские трактовки Фауста («Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый день за них идёт на бой»), Снегурочки («Но что со мной: Блаженство или смерть? Какой восторг! Какая чувств истома!...»), Катерины из «Грозы» («Отчего люди не летают? Я говорю, отчего люди не летают так, как птицы?») я восприняла, как отличница из провинции воспринимает эпатажного и мятежного интеллектуала из столичного мегаполиса.

Но неожиданно, как, видимо, часто случается с впечатлительными девочками из провинции, авторская трактовка меня увлекла. Я поверила в возможность такого истолкования характеров и в чём-то даже согласилась с ним, может быть, потому, что мне никогда не нравилась Анна Каренина, я терпеть не могла Наташу Ростову, Катерину я вовсе не воспринимала «лучом света в тёмном царстве», а в пушкинской Татьяне я видела просто романтичную деревенскую барышню, Вера Павловна с её снами всегда казалась мне слегка нездоровой, Эмма Бовари выглядела жалко, а Ирэн Форсайт казалась эгоистичной. А уж о тех, кто «коня на скаку...» и «в горящую избу...» и говорить нечего.

Наверное, эта книга мне понравилась, потому что в чём-то совпала с моим давним внутренним отрицанием навязанного ещё в школе шаблонного, сформированного ментальностью XIX века, понимания литературных образов и моделей любовных и супружеских отношений. А идея соединить теоретические постулаты Выготского-Леонтьева и Фрейда-Лакана в интерпретации человеческих желаний сама по себе показалась очень любопытной, ведь точек соприкосновения между ними, как я думала раньше, не так уж и много. Что-то в этом есть – взглянуть на классику иначе, сняв привычные «очки».