4

Сербская культура точечно, но сильно на меня повлияла: Маркович, Кадиевич, Аксентьевич. Боялась, что не обнаружу у Данило Киша окончание «-вич» ту черту, которая странно объединяет для меня вышеперечисленных — незащищенность, разгерметизированность кажущегося закрытым мирка (для себя и по порядку: болезнь вырывается из изолятора, по «святому месту» похотливые ведьмы гуляют, а под хор Аксентьевича я, помнится, на верхней полке в плацкарте засыпала, еще и в футболке электрик визард). Зря — здесь больше, чем я рассчитывала, и точно больше, чем я, как любитель лоуброу-пошлятинки, заслужила.

Сборники в троекнижии идут не в хронологическом порядке: сначала «Энциклопедия мертвых» — литература еще в целом светская, а после — всё дальше во тьму апокрифов. «Гробница для Бориса Давидовича» интереснее еще тем, что в ней чуть было не замуровали самого писателя — пока в повести Борис Давидович сражается за то, чтобы его как героя следователь не выбросил из рукописи «чистосердечного», Киш в суде отстаивает право быть автором повести, в которой Борис Давидович сражается за. С одним великим писателем Киша правильно, конечно, сравнивают. «Гробница» задумывалась им как актуальное (а может, и абсолютное, — стихи после ГУЛага, знаете ли) дополнение ко «Всемирной истории низости». Впрочем, низкие — в том смысле, что с нар изгнаны, — и классово близкие, которые высоко сидят, заканчивают одинаково. Одному друзья из подполья велят до поры до времени стричь барашков и извращать подлинные цвета тварей, второго партия заставляет нацепить бороду и с кадилом отслужить утренник для иностранного гостя, третьего карты (самодельные, из газеты, но по сути — «урезанная колода классической Таро-комбинации») посылают — иди и убей.
Свобода чего, простите?
Вот Борис Давидович Новский, человек в некоторой степени свободный («нет кровати, в которой я спал бы больше месяца» — но это больше потому, что «меня арестовывали ровно тринадцать раз»). Покончил с собой — это если не свобода, то все же кое-какая самостоятельность. И тут из года 1330 от Р.Х. кажет нос какой-то Барух Давид Нойман, который, оказывается, это все проходил в точности.
Воли?

Об «Энциклопедии мертвых» — коротко: разбросанные по журналам и антологиям, это были бы рассказы девяти разных писателей; в сборнике из них складывается какая-то над-личность. «Энциклопедия» безукоризненна, а ее бисайды, изданные после смерти автора под заголовком «Лютня и шрамы»... закономерные бисайды, короче. Сплошной похмельный аскетизм; invocatio с ритуальным называнием по именам каких-то известных писателей, каких-то умирающих старушек его только подчеркивает. А, ну да: название, под которым у нас издали все три сборника (собственно, «Книга любви и смерти») несколько комично звучит на фоне одного из главных рассказов Киша — «Книга королей и дураков», — но так и надо.