2 Все несчастливые семьи

Что бы там ни утверждал классик, все несчастливые семьи несчастливы примерно одинаково — их губят бедность и измены. Вообще же история большого, дружного и зажиточного семейства, не выстоявшего под ветрами перемен рубежа эпох, к началу XX века в русской и европейской литературе была писана-переписана, и в этом смысле роман Симадзаки Тосон не прибавляет к теме ничего нового. С другой стороны, именно в Японии эпохи Мэйдзи, когда перестройка общества совпала (и в значительной степени была спровоцирована) с открытием страны для экономического, научного и культурного взаимодействия со странами Запада, такой роман просто не мог не появиться. Так что «Семья» — это всё те же разорённые гнёзда и вишнёвые сады, которые проходят на уроках литературы в старших классах; просто теперь они в Японии.

На самом деле даже две равно уважаемых (в прошлом) семьи — Коидзуми и Хасимото. Как такового главного героя в этой истории нет, фокус авторского внимания постоянно перемещается с братьев на сестёр, с дядей на племянниц, с родителей на детей...Чаще прочих в центре повествования оказывается Коидзуми Санкити, но не потому, что Санкити-сан играет важную роль в сюжете, а, скорее, от того, что в его образе много автобиографического — так же, как и автор, Санкити много лет проработал сельским учителем, а после переехал в город и посвятил себя литературной деятельности. Нетрудно догадаться, что Санкити в этом романе главный по рефлексии.

Сюжета тоже нет, и это меня немало раздражало при чтении — плавный неторопливый слог настраивает на такое же изложение, но история подаётся фрагментарно, и приходится самостоятельно догадываться, сколько дней? месяцев? лет? прошло с конца предыдущей главы. Совершенно ясно только одно — дела идут чем дальше, тем хуже, Коидзуми и Хасимото теряют уважение, имущество и родных. Это должно бы вызывать сочувствие, и я сочувствовала, но только наполовину, а, вернее, половине — женской половине семьи, матерям, жёнам и дочерям, которые с традиционной покорностью выносили все жизненные тяготы на своих покатых плечах, пока мужчины по старой памяти строили из себя почтенных патриархов и проматывали деньги на гейш и сомнительные прожекты.

Санкити на общем фоне смотрится ещё ничего, но и он потерял право на мою симпатию, когда замучил жену беспочвенной ревностью и упрёками в том, что она вышла за него не по любви. Ты, на минуточку, и сам женился не по любви, а просто потому, что тебе буквально без твоего участия сосватал девушку из хорошей семьи уважаемый человек. Так молчи и радуйся, что досталась красавица с золотым характером, которая избывает свои обиды в нескончаемых хлопотах по хозяйству, пока ты сидишь с кислой рожей, предаваясь экзистенциальным раздумьям. Когда Юки, развешивая на просушку привезённые из отчего дома нарядные кимоно, вздыхала о том, что не может их носить в деревенской глуши, я почувствовала её боль как свою (и дело тут не в кимоно).

Постоянное уничижение женщин подаётся настолько обыденно, что я даже не знаю, чему присудить первое место за мерзость. То ли инцестуальному насилию, которое, разумеется, замяли и замолчали — не выгонять же насильника из семьи, в самом деле. То ли эпизоду, когда после смерти маленькой дочери безутешный отец уезжает на недельку на взморье — развеяться, оставив жену с грудным младенцем на руках в доме, из окна которого видно кладбище со свежей могилкой. Что примечательно, когда жене пришлось уехать по семейным делам, вести хозяйство в её отсутствие прислали двух племянниц, ведь не может же взрослый мужчина сам себя обиходить, пусть о нём заботятся школьницы.

И как же обескураживает, что при этой слепоте и глухоте ко всему, что касается женщин, автор нередко высказывает удивительно точные, тонкие, поэтичные замечания относительно других вещей. Вот, например: «Учитель был уже в том возрасте, когда люди не дают покоя дантистам». Или вот: «Поговорив с Санкити о музыкальном вечере, о любимых блюдах, о выставке одного художника — обо всём, о чём говорят, когда идёт снег...». Или даже: «Умолкая время от времени, все трое глядели в мутное, сырое небо, похожее на морское дно. Точно тени рыб, пролетали мимо намокшие птицы». Я прямо вижу очами души своей это небо — так же ясно, как сложенные в шкафу кимоно бедной Юкико.