5

Люблю паршивца, ну!

Классическая уже история про Маркуса Гольдмана нашего. И прежние хождения во времени на месте (здесь линеек больше двух), и вновь убийство расследуется спустя много лет, и налет голливудщины - а все равно я доверчиво растворяюсь полностью в истории, чрезмерно живо вижу все события и спешу, спешу листать страницы (а если заглянуть в какие-нибудь криминальные новости, то понимаешь, что у Жоэля ещё все достаточно сдержанно). Как обычно: нескромно многое угадала, но Диккер единственный автор, у которого я до конца все же теряюсь в определении главного преступника. Все четенько, без огрехов, подловить автора, мол, не сошлось что-то хронологически - не выйдет.

Я писала это в рецензии к ‘Квебберту’, но мысль применима и к ‘Аляске’ (почему-то из названия я решила, что это авиакомпания): ‘Диккер потрясающе тыкает нас в собственную (нашу) несостоятельность! Факт, выдранный из контекста, мы склонны трактовать в минус! Сразу всех подозреваем, обличаем, вешаем ярлыки! А потом вдруг вскрывается мотивация, и мы, без особых зазрений совести, начинаем жалостливо на героев поглядывать’. Равно как и наоборот: с радостью бросаемся жалеть жертв полицейского произвола, не разобравшись, а точно ли они неполживые ребятки (когнитивное искажение же). Так в Аляске большущий пласт повествования строится вокруг невиновного (ли?) человека, сидящего за убийство уже десять лет (это не спойлер, там, собственно, одна из основных интриг: все же он или нет?). Актуальность подобной демонстрации по мере того, как в реальности нарастает информационная напряженность в социальных сетях, множатся манимуляции выдранными из интервью фразами или кусками из видеоряда, не нуждается в подкреплении. Да, многие персонажи в книге страдают не совсем за то, что они в действительности совершили. Но почти каждый расплачивается все же именно за свои поступки. Равно как и за бездейственное молчание. И все мелкие пакости, все потакания зависимостям, проявления гордыни и зависти приводят к большой трагедии. Это раскрывается постепенно. Все шире и шире, глубже и глубже. Поразительно, но порочный разлом не пугает, а интригует. Тут в подспорье легкий авторский слог.

А еще – книга вся напичкана отсылками и к ‘Квебберту’, и к ‘Гольдманам’. Появляются уже знакомые персонажи. И ты невольно встраиваешь ‘Аляску’ во временной контекст жизни Маркуса. А вот это событие - до или после упоминаемого в первой книге? А во второй? Могло ли оно послужить причиной давней драмы? Не об этом ли он тогда умолчал? А если заглянуть в трибьют Бернару де Фаллуа (я так восприняла ‘Загадку номера 622’)? Хочется схватить ватман и вычерчивать судьбу Маркуса Гольдмана! Роман в романе же, - филигранно.

P.S. И как все же непросто стало с ЛГБТ повесткой распутывать, когда есть персонажи, не совершившие каминг аута; и баба Алина наивная и скрепная, даже не думает, что могут быть взаимоотношения скрытые у персонажей одного пола.