3.5 Ты то, что ты читаешь

С одной стороны, эту книгу не нужно разгадывать. И критики, и сам автор утверждают, что это переплетение античной мифологии с провинциальным американским бытом середины XX века. И это так.

С другой стороны, на то она и классика, что объёмнее простой плоской фигуры. Этот кристалл вы можете долго крутить в руках, всматриваясь в неровности и отходящие лучи, создавая собственные проекции и отражения.

Итак, мы в провинциальной школе, такой знакомой каждому вне зависимости от страны рождения, кто не потратил свои лучшие годы в суперкрутых лицеях или на домашнем обучении. Вредные старшеклассники издеваются над слабыми учителями и трепещут перед сильными, выскочки, зазнайки, буллинг, девчонки... Я вспомнила себя школьницей, каменеющей перед собственной Медузой. Ох, поверьте, я сразу узнала ее конкретное лицо не американки и не иллюстрации из сборника древних мифов. Моя Медуза преподавала математику.

Здесь царила необычная тишина, ряды учеников замерли. Медуза, поддерживавшая такую идеальную дисциплину, сидела на учительском месте.

Начало книги действительно блестящее. Перетекание мифов в реальность совершенно незаметно. Учитель ранен самой настоящей стрелой и, капая кровью на школьный коридор, хромает в свой класс, чтобы провести урок. Гротескный образ, не сказать чтобы очень реалистичный, как и последующий урок, на котором директор З тискает ученицу, учитель рассказывает о тайнах Вселенной, а школьники выпускают живых трилобитов до метра длиной. Поистине мифологический герой, прекрасный, гениальный педагог, которого распознают таковым только отдельные отличники или будущие творцы, глубоко конспирированные в старшей школе - и он же вечно неопрятный и даже противный учитель, которого стыдится собственный сын, которого трудно уважать, трудно представить просто "штатским" (внешкольным) человеком, - человекоконь.

Хочется отбросить банальность толкования книги: античные страсти и образы можно увидеть в наших соседях, мифологические архетипы имели свои прототипы и теперь легко проецируются на любое общество. Похотливый начальник на З. Горячая неверная красотка на В.

Погружение в Античность. Античнизация действительности особенно свойственна западной школе в широком смысле слова "школа", западному академическому образованию – так Античность врастает в литературу: из этой серии и "Американские боги" Геймана (хоть там немного другая мифология, но схожий принцип и та же школа), и "Тайная история" Тартт. Вы то, что вы читаете. Не получив такого акцента в образовании, я думаю, как я могла бы представить своих родителей? Из моей матери могла бы получиться отличная героиня аниме.

Это книга не об Античности, она об актуальном и реальном: о взрослении подростка, принятии им себя и своих родителей, метании изо льда в полымя противоречивых эмоций и переживаний: стыда, прощения, терпения, страсти, любви, страха смерти. Книга о долгом пути сына к своему отцу. Величие родного человека редко видно вблизи, чаще всего - с расстояния невозврата. Забывается худшее, отступает стыд за близкого человека, неловкость, прощаются себе подростковая неуклюжесть и грубость, остается лучшее, отредактированное обманчивой памятью.

Показательная сцена, когда сын и отец бредут от сломавшейся машины по нехорошему району к дешевому отелю (у отца нет на него денег, но он справится). К ним цепляется пьяный, принимая за соблазненного юношу и немолодого извращенца. Подросток пытается объяснить, что это не так, отказывается, сгорает от стыда за себя, за своего отца, который не может просто вмазать обидчику или уйти от позора. Отец же настолько выше грязных намеков (он их понимает, но не считает достойным объясняться или оправдываться), что начинает философствовать над фразой пьяницы о жизни и смерти и даже благодарит его за открывшуюся мудрость. Одновременно жалкий и величественный - настоящий древний герой на дне страданий и на звездном небе, конь (животное) и человек (полубог).

Наблюдая вместе с Апдайком, как его отец-учитель раскрывает для сына все стороны жизни, не пряча, просто переживая все, что приносит новый день, безденежье, неудачу, встречу, страх смерти и радость жизни, не убегая от проблемы, но перерастая ее (находя толчок к собственному росту из приставаний пьяного), я понимаю, что только такая школа, такая свобода личности дает возможность вырасти в творца, преодолевающего границы академизма. Так сын кентавра стал художником-абстракционистом. Так сам Апдайк пересоздал сверхакадемизм реализма в нечто большее.

...ученики давали кентавру ощущение завершенности. Они нетерпеливо поглощали его мудрость. Холодный хаос знаний, хранившийся в нем...
— Наша тема сегодня, — начал он, и лица, рассыпанные в густо-зеленой тени, как лепестки после дождя, разом притихли, внимая, — происхождение всего сущего. Вначале, — продолжал кентавр... <...>
Бездушный пейзаж.
Незримый простор, который на миг переполнил кентавра, исчез, пронзив его болью; он посмотрел на автомобиль, и сердце его сжалось. Боль прошла по животу, там, где человеческое соединялось с конским. В местах перехода чудища особенно уязвимы.

_____________________________
_____________________________
Па-беларуску...

З аднаго боку, гэтую кнігу не трэба разгадваць. І крытыка, і сам аўтар сцвярджаюць адпачаткава адкрыта - тутака перапляценне антычнай міфалогіі з правінцыйным амерыканскім побытам сярэдзіны 20 стагоддзя. Так яно і ёсць.

З другога боку, тым класіка і вылучаецца, што большая за сіметрычную пляскатую фігуру. Яе можна круціць у руках, разглядаючы няроўнасці і крышталёвыя праменьчыкі, знаходзячы ўласныя праекцыі і водсветы.

Такім чынам, мы ў правінцыйнай школе, такой знаёмай кожнаму незалежна ад месцанараджэння, хто не змарнаваў найлепшыя гады ў суперліцэях або на хатнім навучанні. Шкодныя старшакласнікі здзекуюцца з слабейшых настаўнікаў і трымцяць перад мацнейшымі, выскачкі, завучкі, булінг, заляцанні... Я адчула сябе школьніцай, скамянелай перад уласнай Медузай. О, паверце, я адразу ўявіла вельмі канкрэтны твар ані не амерыканскай спадарыні як і не ілюстрацыі з зборніка антычных міфаў. Мая Медуза выкладала матэматыку.

Здесь царила необычная тишина, ряды учеников замерли. Медуза, поддерживавшая такую идеальную дисциплину, сидела на учительском месте.

Пачатак кнігі дапраўды бліскучы. Перацяканне міфаў у рэчаіснасць цалкам незаўважнае. Настаўнік паранены самай сапраўднюсенькай стралой і, капаючы крывёю на школьны калідор, цягнецца ў свой клас, каб даць урок. Гратэскавы вобраз, не сказаць, каб дужа рэалістычны. Гэта дапраўды міфалагічны герой, выдатны, бліскучы педагог, якога разгледзяць толькі асобныя завучкі або глыбока канспіраваныя ў сярэдняй школе будучыя творцы. Гэта той вечна неахайны і нават брыдкаваты настаўнік, якога саромеецца ўласны сын, якога цяжка пазнаць і паважаць, цяжка ўявіць годным і проста "цывільным" (пазашкольным) мужчынам.

Хочацца адкласці ўбок банальнасць ператлумачэння кнігі: антычныя жарсці і фігуры можна разгледзець у сваіх суседзях, міфалагічныя архетыпы мелі сваіх прататыпаў, і цяпер лёгка праекцыянуюцца на любое невялікае грамадства. Юрлівы начальнік на З. Жарсная красуня на В.

Заглыбленне ў Антычнасць. Антычнізацыя рэчаіснасці моцна ўласцівыя заходняй школе ў шырокім сэнсе гэтага слова, заходняй акадэмічнай адукацыі - таму так прарастае Антычнасць у літаратуру: з гэтага шэрагу і "Амерыканскія Багі" Геймана (троху іншая міфалогія, але падобны прынцып і тая самая школа), і "Тайная гісторыя" Тарт. Што ты чытаеш, тое ты і ёсць. Не атрымаўшы такога акцэнту ў навучанні, кім я магла б уявіць сваіх бацькоў? З маці хіба атрымалася б неблагая гераіня анімэ.

Насамрэч гэта кніга пра сталенне падлетка, яго прыманне сябе і бацькоў, кіданне ў лёд і полымя супярэчлівых эмоцый і перажыванняў: сораму, ганьбы, цярпення, жарсці, любові, страху смерці і страху за бацьку. Пра доўгі шлях сына да ўласнага бацькі. Веліч роднай фігуры рэдка бачная зблізку, найчасцей - з адлегласці невяртання. Забываецца горшае, адступае сорам за блізкага, няёмкасць, даруецца самому сабе падлеткавая нязграбнасць і грубасць, застаецца адрэдагаванае падманнай памяццю лепшае.

Паказальная сцэна, калі сын з бацькам брыдуць ад зламанай машыны ў танны гатэль (і нават на яго ў бацькі няма грошай, але ён справіцца) па дрэнным раёне. П'яны чапляецца да іх, бо прымае за спакушанага юнака і юрлівага немаладога гея. Падлетак спрабуе патлумачыць, што гэта не так, адмовіцца, згарае ад сораму за сябе, за бацьку, які не можа проста ўмазаць за абразу або сысці падалей ад ганьбы. Бацька ж настолькі вышэйшы за брудныя намёкі (якія разумее, але не лічыць вартым адмаўляцца ці абражацца), што пачынае філасафаваць на фразу п'янчугі пра жыццё і смерць і нават дзякуе таму. Адначасова жалюгодны і велічны - сапраўдны антычны герой на дней пакутаў і на зорным небасхіле, конь (жывёла) і чалавек (паўбог).

Назіраючы разам з Апдайкам, як раскрывае для свайго сына ўсе аспекты жыцця ягоны бацька настаўнік, не заціскаючы, не хаваючы, проста перажываючы ўсё, што дае новы дзень, нястачу, няўдачу, радасць, сустрэчу, страх смерці і асалоду жыцця, не ўцякаючы ад праблемы, а перарастаючы яе (знайсці штуршок для ўласнага росту праз прыставанні п'янага), - я разумею, што толькі такая свабода асобы дае магчымасць вырасці ёй у творцу, які пераадольвае межы акадэмізму. Як сын Кентаўра стаў у выніку мастаком-абстракцыяністам. Як сам Апдайк перастварыў звышакадэмізм рэалізму ў нешта большае.

...ученики давали кентавру ощущение завершенности. Они нетерпеливо поглощали его мудрость. Холодный хаос знаний, хранившийся в нем...
— Наша тема сегодня, — начал он, и лица, рассыпанные в густо-зеленой тени, как лепестки после дождя, разом притихли, внимая, — происхождение всего сущего. Вначале, — продолжал кентавр... <...>
Бездушный пейзаж.
Незримый простор, который на миг переполнил кентавра, исчез, пронзив его болью; он посмотрел на автомобиль, и сердце его сжалось. Боль прошла по животу, там, где человеческое соединялось с конским. В местах перехода чудища особенно уязвимы.