3.5

Итак, сейчас, если бы меня не понесло, как обычно в последнее время, должен был состояться сеанс краткости, но вышла только что честная попытка не растекаться по древу.
Чего я точно не буду делать, так это того, что зачем-то делают многие авторы рецензий к биографиям. Я не буду ни вкратце, ни детально, ни цитатно пытаться изложить собственно биографию в рецензии. (Честно говоря, вообще не понимаю, начерта это делать — те, кому это могло бы быть надо, либо уже читали книгу, либо будут ее читать, либо уже знакомы с общеизвестными факторами о личности описуемого).
Я склоняюсь скорее к желанию сказать несколько слов о товарищах Клоде Давиде и Евгении Сергееве, но увы, сделать этого сколько бы то ни было подробно не смогу: если мсье Давид как минимум известен определенной работой с библиографией Кафки, то переводчица Е. Сергеева встретилась мне лишь в невнятных ссылках касательно единичных переводов для ЖЗЛ. Честно говоря, мне бы очень хотелось поглядеть в глаза этим двум людям, чтобы понять, кто же виноват в том, что всю первую половину книги мне хотелось биться головой обо все пролегающие по пути стены. Клод пытался убедить меня, что виноват Кафка. Я ожесточенно сопротивлялась.

В общем, по сути дела, автор биографии, судя по всему, искренне пытается быть беспристрастным, безжалостным и достоверным, но на выхлопе всю первую половину книги получается скупым, нудным и неуверенным. Когда мне в четвертый раз встретилась фраза в духе "это, конечно, ужасно интересно, но так как мы не располагаем достойной доверия информацией о данном периоде жизни/отношений/состояния Кафки, не будем строить предположений на эту тему", посетило искреннее желание купить бумажную книгу, чтобы ритуально её сжечь. О том, как бесили периодически встречавшиеся абсолютно ни с чем не согласованные или незаконченные, провисающие предложения, я вообще умолчу, тем-более что интуиция подсказывает мне, что здесь радостно косячила переводчица, то ли пытаясь (неудачно!) уподобиться стилю биографируемого, то ли просто где были глаза редактора...

Но, как ни странно, не смотря на все вышеперечисленные огрехи, после того, как книга перевалила за экватор, всё вдруг внезапно стало существенно лучше. Автор наконец добрался до той части жизни Кафки, о которой в истории осталось довольно немало достойной доверия информации, у переводчицы наконец включился мозг, я наконец смирилась с точкой зрения биографа, и в целом можно сказать, что книга-то блещет довольно нетривиальным подходом! Конечно, воспринять этот подход мне было не просто. После выдержек из биографии Кафки, написанной Максом Бродом, прижизненным другом и посмертным публикатором Франца, складывалось стойкое впечатление, что Кафка был эдаким насквозь несчастным и со всех сторон запинаным прекрасным гением, который, не смотря на превратности жестокой и несправедливой судьбы, стойко нёс факел своего таланта, в который сам не верил, но не мог не писать, отчаянно страдал от необходимости работать в ущерб творчеству, и всё такое. Кстати, именно данное восприятие Кафки остается и от посещения музея Кафки в Праге, где мне довелось бывать.

Клод Давид рисует портрет несколько под другим углом. Во-первых, Кафка сам признает и понимает, что он сам и только он сам себе портит жизнь своей органической неприспособленностью к ней, коею неприспособленность сам же ещё и старательно культивирует. Во-вторых, НЕЛЬЗЯ судить о счастье и несчастье человека (а особенно такого вымороченного, как Кафка), по его собственным периодическим дневниковым записям "о, как всё хреново!" В этом месте меня прямо-таки озарило! Ведь это же именно то же самое, что делаю со своими дневниками я: в те моменты, когда всё хорошо и жизнь прекрасна, там остаются лишь скупые информативные заметки. Стоит же произойти каким-то жизненным перипетиям — на дневнике начинаются муки адовы, конец света и расцвет поэтической выразительности. Если предположить, что Кафка хотя бы отчасти был склонен к чему-то подобному, возникает несмелая надежда, что он по крайней мере был не настолько плотно и пожизненно несчастен, просто максимальной плодотворности достигал в наихудшие жизненные моменты. К слову, мне действительно верится в эту версию, по крайней мере исходя из чтения между строк тех выдержек из дневника Кафки, что Клод Давид приводит в биографии.

Еще одно интересное и новое открытие, которое мне удалось почерпнуть в книге, это тот многое объясняющий факт, что Кафка, судя по всему, отличался полной атрофией восприятия искусного - музыки, цвета, вкуса – всего тонкого, изящного и не умещающегося в четко выверенные факты и объекты. В результате он видит единственно-возможную форму творчества в предельно строгой, правдивой, лишенной образности прозе. Здесь и есть корень скупости и кристальности его признанного гениальным языка, и в этом же наибольшая проблема вдохновения Кафки, ведь как вообще возможно вдохновение и полет воображения в столь строгих рамках реальности и правдивости??? Тут для меня прямо таки открылись новые двери восприятия Кафки и всего его творчества — он умудряется проникать в мир тонкого и искусного путем абсолютного отрицания оного. Гениально же, ёпрст! И как и всё гениальное — просто, но фиг повторишь.

Помимо уже означенных моментов, в книге довольно подробно и интересно описана история взаимоотношений Кафки с девушками, но об этом букете психополовых заморочек я предоставлю всем желающим ознакомиться с данной книгой судить самостоятельно.

Резюмируя, биография вышла пусть не образцовая, но заслуживающая внимания, и вполне любопытная для всех интересующихся не только творчеством Франца Кафки, но и его личностью.