2 Аристотель размышляет над ньюйоркцами

У Рембрандта существует картина, изображающая Аристотеля,раздумывающего над бюстом Гомера. А еще у него есть множество картин, среди которых есть еще и портрет слепого Гомера в старости. Но сюжет вертится вокруг этой картины. Аристотель на ней изображен как современник голландцев XVII века, по сути и являясь им. Он. Смотря с полотна, размышляет не только над бюстом античного сказителя, но и над эпохой раннего Нового Времени в Голландии, над жизнью Рембрандта, который оживляет его эмоции своевременными мазками, закрывая и открывая ему глаза, а также вспоминает античную историю.Или это делает автор, ведущий историю Нью-Йорка, будучи уроженцем этого города.

Как и прочие американцы, он уверен, что его история идет с эпохи Древней Греции, когда при Перикле зарождалась истинная демократия – непримиримая по отношению к другим демократиям, воинственная, не понимающая своих идеалов и губящая своих лидеров. Эта демократия спорит с тоталитарными идеями «Государств» Платона и Аристотеля, цитирует через Платона Сократа, который как будто бы ратовал за демократию, но был ненавистен блюстителям закона. Демократия в этих историях оборачивается либо безумием философов, либо властью богатых – олигархией. Здесь происходят (а может, пересказываются) философские диалоги, но они не выглядят остроумно или мудро, они смешат своей глупостью. Проводя широкие параллели от древности к современности, автор не забывает упомянуть, что европейцы всегда торговали с Россией, ведь древние греки добирались для этого до Крыма. Приятно, конечно, но тупо.

Вторым значимым событием для американца является независимость. После провозглашения независимости Республики соединенных провинций от европейской империи Габсбургов, в будущих Нидерландах начался Золотой век. Страна наживала деньги посредством организации рынка ориентальными товарами посредством водных путей, вкладывала капиталы туда, где был больший экономический рост. В контексте этих великих событий Рембрандт остро нуждается в средствах и прибегает к практике попрошайничества у богатых патронов. Лучше всего у Рембрандта получаются портреты людей при деньгах, в чьи дела лучше не вмешиваться. События книги описываются так, как будто автор открыл страницу Википедии на описании событий в тот или иной год и пересказал параллельно происходящие события. Примерно в то же время в будущих Соединенных Штатах был основан Новый Амстердам – будущий Нью-Йорк. Мне кажется. Автору хотелось чувствовать себя подобно картине Аристотеля, зрителем исторических событий, именно тех, которые отдаленно имеют отношение к появлению его собственной современности. Попав в эту современность картина становится самой дорогой в истории, чтобы попасть в престижные галереи. Рембрандту и не снилось, а Аристотель увидел.

В современности автора Россия и Китай – тоталитарные режимы в стиле античных утопий, США - приморская демократия в стиле античных полисов, заявляющая о своем присутствии с помощью военных действий. Это явно события Холодной войны. Автор прямо называет глупостью военные действия, ведущиеся не ради экспансии, и вновь показывает античных лидеров, которые мотивируют свои действия лишь высокомерием. То есть это произведение стоит в одном ряду с «Бойней номер пять» Курта Воннегута и «1984» Джорджа Оруэлла и является критикой милитаризма в контексте построения политических режимов законодателями, освобожденными от бремени философствования. Вызываемый страхом за будущее посыл книги хватается за историю, которая не является аргументом для настоящего, как бы этого ни хотелось автору. Какими бы подлинными ни были описываемые события (а очень похоже на хронику), их связь между собой не очень здрава. Может, конечно, на это автор и хотел обратить внимание, ведь американская политика реально очень похожа на античную, а экономика – на продолжателя дела купцов-колониалистов, читалось это как сумбур.

Гардероб:

«Аристотель, питавший, как известно, склонность к показухе, безмерно обрадовался столь теплому приему, взволнованным и радостным воплям, коими сопровождалось его появление на свет. Вот люди, умеющие выражать свои чувства! Не приходится сомневаться в том, что им с первого взгляда пришлась по душе его внешность. Картину подняли повыше и чуть не бегом потащили по галерее, чтобы вынести ее на балкон и полюбоваться ею при солнечном свете. Посыпались пространные итальянские похвалы его одеянию и украшениям – сначала золотой цепи, потом застежке на плече, медальону, серьге и красноватому перстню на мизинце, великолепно прописанным тонкой кистью глазам и игре света на шляпе и в темной бороде. Аристотель, распираемый гордостью и нескромным самолюбованием, бесстыдно нежился в изливаемых на него потоках непомерной лести. Наконец-то он оказался среди друзей, способных оценить его по достоинству.
- Интересно, кто он такой? – услышал Аристотель слова, произнесенные одним из присутствующих господ.
- Альберт Великий? – надумал другой.
- Похож на френолога.
Аристотель онемел.»

«...и в том же году Рембрандт закончил величественный автопортрет, пребывающий ныне в «коллекции Фрика» в Нью-Йорке, портрет, на котором он, облаченный в роскошную меховую накидку и вызолоченную мантию, сидит в кресле, будто на троне, сложив ладони на серебряном набалдашнике трости, которая вполне могла оказаться скипетром, и выглядит также царственно, как, вероятно, выглядел сам мистер Генри Клэй Фрик, король стальной индустрии, и уж никак не менее пышно, чем, скажем, Фрик, Корнелиус Вандербилт, Генри Форд, Джон Пирпонт Морган и Лоренцо ди Медичи, вместе взятые. Вам бы и в голову не пришло, что перед вами банкрот.»

«На следующий год, в комедии «Ахарнейцы», Аристофан ответил ударом, нанесенным со сцены театра, заявив, что ненавидит Клеона, с которого следовало бы содрать кожу на сапоги для всадников, что Клеон притащил его в Совет, чтобы покончить с ним, и разразился бесконечным потоком клеветы, бурей брани, потопом лжи; при этом Аристофан обвинил Клеона в мошенничествах и интригах, назвав его девкой, отдающейся тем, кто больше заплатит.»