5 И снова тихо.

В этом рассказе чудесное тихое начало. Словно дождик прошёл и капельки дождя стекают по крыше беседки в саду, а в открытом салоне расположились гости. Что-то чеховское, пушкинское... дачное.. русское. Только вдалеке горят огоньки французских городов.

Тихо.

Через открытые двери салона слушаем последние тоскливо-страстные аккорды «Умирающего Лебедя», которые из какой-то нездешней страны принес нам «радио».

И снова тихо.

Так забавно, что радио в кавычках и мужского рода. От этого такая тоска по ушедшему, которого не знала никогда и уже не узнаю. Так бывает от песен Александра Вертинского. Кстати, у Вертинского есть песни на стихи Тэффи: "Три пажа", "Чёрный Карлик", "О всех усталых" и может быть ещё.
Но вернусь к Тэффи.
Сидят гости молча, грустят каждый о своём, зачем-то Рокфеллера вспомнили, который хотел дожить до ста лет (дожил, наверно, не знаю). И от скуки почему бы не поговорить о вечной любви?
"Вечная любовь, верны мы были ей... Une vie d'amour Que l'on s'était jurée..." - как-то так поётся в песне, но не совсем так рассуждал знаток вечной любви в рассказе.

— Вы когда-нибудь встречали вечную любовь?
— Ну, конечно. Только такую и встречал. Попадались все исключительно вечные.

Само происшествие обыденное, с кем не бывает. Вообще-то, не со всеми бывает, но случается. Встретились в вагоне поезда, сошли в Туле, посетили могилку Л.Толстого, полюбили друг друга вечной любовью и через три дня расстались почти без печали.
Вечные в рассказе - Рокфеллер, Лев Толстой и птички. Прям как тело, душа и дух.
Рокфеллер - вечные думы о сохранности своего тела, своей сытости (не моё словечко, но я его взяла на вооружение).
Могилка Льва Николаевича - забота о вечной душе, но как-то мимоходом между рестораном и следующим поездом и не ради души или великого писателя, а чтобы оставить свой след в истории.
Наследили так наследили...

Посмотрели на могилу, почитали на ограде надписи поклонников:

«Быи Толя и Мура», «Были Сашка-Канашка и Абраша из Ростова». «Люблю Марью Сергеевну Абиносову, Евгений Лукин», «М. Д. и К. В. разбили харю Кузьме Вострухину».

Ну, и разные рисунки — сердце, пронзенное стрелой, рожа с рогами, вензеля. Словом, почтили могилу великого писателя.

Грустно и смешно.
И только история о голубе пронзительно печальна без улыбки.

— Я? О вечной любви? Знаю маленькую историю. Совсем коротенькую. Был у меня на ферме голубь и попросила я слугу моего, поляка, привести для голубя голубку из Польши. Он привез. Вывела голубка птенчиков и улетела. Ее поймали. Она снова улетела — видно, тосковала по родине. Бросила своего голубя.

— Tout comme chez nous, — вставил кто-то из слушателей.

— Бросила голубя и двух птенцов. Голубь стал caм греть их. Но было голодно, зима, а крылья у голубя короче чем у голубки. Птенцы замерзли. Мы их выкинули. А голубь десять дней корму не ел, ослабел, упал с места. Потом нашли его на полу мертвым. Вот и все.

Не делайте выводов из моего отзыва. Лучше почитайте Тэффи. Она чудесно обнажает не просто пороки или пошлость, что больше свойственно Чехову. Тэффи пишет с иронией, но без насмешки над человеком. Она как бы грустит о несовершенстве. Грустит и улыбается.