5

Но честного слова не должен нарушать ни один человек, потому что нельзя будет жить на свете.

Очень тонко и прямиком по больному ударило, так, что эмоциональная кровь сквозь болезненно тянущую рану стала сочиться. Булгаков слог оборачивает, очаровывает, погружает с головой, и мало кто так писал и пишет; чтобы по́лно, чутко, чтобы все-все органы чувств старались сплести в воображении сочные картины происходящего. И ты сидишь с семьей Турбиных и близкими их друзьями в столовой, слушая пианино и губя водку; ты на морозе, ночью, под светом фонарей дышишь дымом и воспоминаниями о том, от чего уже как год отрезала гадкая революция; ты бежишь, бежишь вместе с юнкерами, едва ли знающими о винтовках и войне, бежишь вместе с Николкой и обжигаешься о воздух задыхающимся ртом. Ищешь покоя, пытаешься смириться, а после, закрывая книгу, видишь — тот же снег, тот же пятиконечный красный Марс и то же вынужденное смирение и общую непонятливость. Что остается? Семья и друзья, знакомые предметы в выученном доме и глухая боль. 

Каждый ищет спокойствие, где хочет. Кто-то в близких людях, кто-то в том, чтобы от этих людей избавиться, а кто-то находит утешение в Боге. Все по-разному справляются, но за квадратами окон метель у всех одна. И неизвестная пустота за нею пугает неизменно всех.

Так было и будет. Так уже есть.