3

Я не поняла, что это было. Я поняла, о чём книга. Я поняла, для чего. Я не поняла, зачем надо было именно так.

О чём книга. Книга о принятии одинокой старости, о преодолении глухого отчаяния и обретении смысла своего одиночества. Книга о женской доле, о том, что вся жизнь женщины – это жизнь для других, но в конце жизненного пути она вынуждено оказывается совсем одна: муж умер, дети покинули дом и где-то далеко (или не очень) и со своими проблемами. Также эта книга о путешествии. Момомко-сан путешествует в обратном направлении, в её голове вспыхивают картинки и звучат голоса прошлого. Она заново переживает пережитое и воспринимает это уже по-другому. Дорога, по которой она отправилась, в конечном итоге приведёт её к самой себе, надо только пройти этот путь. Вот Момоко-сан и учиться идти.

Для чего. Опыт Момоко-сан - это надежда для всех, кто оказался наедине не только с самим собой, но и со своей старостью. Путь её преодоления – этот фонарик в беспросветной тьме для остальных. В идеале книга должна была стать бальзамом на раны. Вопрос в том, что именно для меня она такой не стала. Я даже готова принять стиль, которым написана книга, хотя приём потока сознания мне не очень-то и нравится. И я даже признаю оправданность именно в этой книге использования этого приёма. Тисако Вакатакэ с головой погружает читателя в море мыслей и эмоций своей героини, словно проверяя: выплывешь-не выплывешь. Я не выплыла, но к берегу меня прибило. Мне мысли и переживания Момомко-сан не стали близкими. Хотя направление у нас одинаковое.

Зачем так? Я обессиленно барахталась в потоке сознания Момко-сан. Когда одинокий человек беседует сам с собой, по мне, это нормально. Когда человек сам себе объясняет, что и как он чувствует – тоже ничего. Но когда эти описания приобретают сюрреалистические формы, начинаешь задумываться: кто-то сходит с ума. И вот тут уж совсем непонятно, кто из нас двоих. Плюс этот русский вариант японского диалекта. Прямо матрёшка в кимоно и в оренбургском платке, с характерным азиатским прищуром, декламирующая танку под вагаку с вологодским выговором: «Милый цё, милый цё….». И надо было же так надругаться над языком. А уж эта пресловутая Баба-Яга! Или переводчик сомневался в моих возможностях осознать наличие японской нечисти как таковой?

В общем, идея книги мне близка, но вот воплощение меня не устроило. Однако хочу отдать должное автору. В таком зрелом возрасте взяться за столь трудное дело - писательство – душевный подвиг. Вот за это мой ей поклон.