4.5 "Принцесса живёт в его доме. Но живёт она с другими..."

"А хорошо писать — трудно, это всегда говорили мне друзья.
Жить по-настоящему больно.
В этом ты мне помогаешь".

"Не удивляйся, что я кричу, когда ты не делаешь мне больно".

Письму, этому скромному информационно-справочному документу, в истории мировой литературы да и культуры в целом уготована, как видно, особая роль. Связующий мостик между умами гениальными, творческими, нетривиальными, незримый трубопровод по перекачке мыслей, чувств, впечатлений, радостей и сожалений. Вот и летит неторопливой птицей бумажный листочек из пункта А в пункт Б, от адресанта - к адресату, выражая чувства, чтобы позднее стать настоящим произведением искусства...

Мне всегда неловко читать книги-дневники - слишком личное: кажется странным видеть настолько обнаженную душу. Я люблю биографии и автобиографии - вот они для публики. Портрет человека, сделанный собственноручно, - притягательно всегда. Любимый эпистолярный документальный (полудокументальный) жанр для меня нечто среднее между ними, хотя все-таки чуточку ближе он к дневниковой прозе - опять не для всех, для избранных, пары-тройки, самых верных и преданных. Кто поймет вот это отрывистое, часто нелепое, кусочки разрозненных мыслей и обрывки воспоминаний, без особого повода и какой бы то ни было вообще логики повествования. Но в этом и есть зачастую подлинная истина жизни - запечатленная красота мгновения, которое больше не повторится. Светлая печаль о друге, которого больше нет на этом свете, разлука с любимой женщиной, тоска по Родине...

Шедеврами переписки для меня всегда были и, надеюсь, так и останутся в дальнейшем письма Ремарка к Дитрих, Тургенева - к Виардо, Пастернака - к Цветаевой (хоть и читала последние в каком-то сокращенном журнальном варианте, но, помню, что была настолько впечатлена, что когда-нибудь обязательно доберусь и до их полной версии). Однако же сейчас в перечисленный мною перечень уверенно врываются летящие, воздушные послания из книги Виктора Шкловского. О книге этой и самом авторе, кстати, совсем не подозревала до регистрации на Лайвлибе. "О, сколько нам открытий чудных..."

Это было невероятно трогательно - читать мужские признания в любви к женщине, находящейся за сотни километров от любимого мужчины. Видеть неприкрытую страсть в этих ровных строчках. И с недоумением читать ее холодные и сдержанные ответы. Ведь почему книга называется "Письма не о любви"? Она же и запретила...

"Люблю тебя — как любит солнце. Как любят ветер. Как любят горы.
Как любят: навек".

Она не любит или любит не столь сильно - не суть. Да и любовь вообще не про это, а просто в желании видеть человека счастливым. Он и делает, нехотя соглашаясь с ее пожеланием (иногда все же срываясь в безудержном потоке восхищения, отчаяния и восторга), пишет (старается писать) о чем угодно - политике, культуре, животных в зоосаде, артистах варьете, старых и новых знакомых, снах, не касаясь запретного - души...

А там, подтекстом, звучит неприкаянность, обездоленность, черная печаль. И даже уже не о любви. Письма начинают жить собственной жизнью, вырастая в роман.

Сколько же тоски в этих строках! Гражданская война разделила его жизнь на до и после, разорвала все связи с Россией, а взамен - что? Вечное чувство инаковости в этом строгом Берлине, где нельзя даже громко разговаривать, где не принято шумно выражать своих чувств - ни радости, ни горя. Где нет постоянных заработков, где ты постоянно и для всех чужой. Где праздник жизни - для других, не для тебя.

Единственной отрадой становятся теплые воспоминания о тех, с кем когда-то свела судьба: Хлебников, Белый, Шагал, Ремезов, художник Пуни, Эренбург... Переплетенные с невеселыми думами о судьбах мира, в котором главенство отдано машинам, а не людям, о сути искусства, это собрание из тридцати небольших по объему писем само становится таким маленьким шедевром, запечатлившим скоротечность бытия. От каждого и про каждого остается лишь несколько фраз, но каких...

Жизнь в Европе для героя становится клеткой - невыносимо... Невыносимо и невозможно ощущать себя лишним, ненужным, вычеркнутым. Без устойчивых заработков, преданной женщины, родного языка. Никто. Незачем. Не для чего.

Всю книгу-то непросто было читать: эта горечь сожалений передается и читателям. Но один момент вовсе добил:

Жена Ивана Грекова, знаменитого хирурга, обиделась на меня и Мишу Слонимского за то, что мы пришли к ней на вечер во френчах и валенках. Остальные были во фраках.
Разгадка нашей невежливости была простая: у тех были старые фраки: фрак долго не стареет и может пережить революцию. А мы фраков никогда не носили. Носили сперва гимназические и студенческие пальто, а потом солдатские шинели и френчи, перешитые из этих шинелей. Мы не знали иного быта, кроме быта войны и революции. Она может нас обидеть, но мы из нее уйти не сможем.

Грустно это всё, несправедливо, некрасиво, непорядочно. Отвратительна подобная грубость, да еще от женщины. А ведь и на чужбине можно было остаться человеком, не зацикленном на материальном, но, видимо, не всем удается - сложно.

Оттого и понятным становится сразу неизбывное желание вернуться в Россию, без всего, без вещей, даже без рукописей, тут же, мигом, лишь бы позволили, разрешили ступить хоть раз на родную землю.

В моей памяти Zoo останется одним из самых красивых произведений, воспевающих любовь к женщине и любовь к Родине. Для героя это, кажется, одно и то же, так же постепенно начинает казаться и нам. И тем сокрушительнее и неожиданнее концовка книги, чуть переворачивающая наши представления о привычном.

Небольшой по объему роман, но сколько же в нем чудных мыслей и свежих метафор, вы знаете, как я всегда люблю такое, что-то типа этого:

"У нее лицо фарфоровое, а ресницы большие и оттягивают веки.
Она может ими хлопать, как дверцами несгораемых шкафов".

Герой точен и наблюдателен; как выяснится, он одинок в своей страсти, но явно не одинок в своей любви к прекрасному, потому что одного верного читателя в моем лице он приобрел - едва ли не в самом начале книги.

"Ты написала о себе для меня.
Ты можешь улыбнуться для меня, обедать для меня или прийти для меня куда-нибудь с кем-нибудь. Я ничего не могу сделать для тебя...
Прости.., что слово «любовь» опять голым вылезло в моем письме. Я устал писать не о любви. В моих письмах все время чужие люди, как при встречах с тобой, втроем, вчетвером, а иногда и в целом хоре.
Отпусти на свободу мои слова, Аля, чтобы они смогли прийти к тебе.
Разреши мне писать о любви.
Но не стоит плакать, я ведь сам веселый и легкий, как летний зонтик".

Разве не прелесть?