4

Роман-антидепрессант
В издательстве «КомпасГид» вышла подростковая книга, которая лет двадцать назад наверняка стала бы событием

Несколько лет назад немало зрителей приковал к телеэкранам документальный фильм «Подстрочник»: простейшая по форме – героиня смотрит в камеру и говорит, лишь изредка этот план сменяется архивными снимками, – история одной жизни трогала сильнее, чем иные лихо закрученные сюжеты. Позже воспоминания переводчицы Лилианны Лунгиной были изданы и в виде одноименной книги, ставшей бестселлером.

«Сахарный ребенок» Ольги Громовой – произведение во многом близкое «Подстрочнику», однако стать столь же популярным ему суждено едва ли по одной-единственной причине: никто не снял (и, есть риск, не снимет) по нему фильма, ни игрового, ни документального. Сегодня литература находится в роли догоняющего относительно других видов искусств, и книге стать подлинным событием культурной жизни невероятно тяжело. А лет двадцать назад «Сахарный ребенок» на звание события претендовал бы уверенно.

История, рассказанная в этом небольшом романе, напоминает признанную букеровским жюри лучшей книгой прошлого десятилетия «Ложится мгла на старые ступени…» Александра Чудакова: главный герой обеих книг – ребенок, чье детство превратилось в испытание. Пятилетняя Стелла Нудольская и ее мама высланы в Киргизию как члены семьи изменника родины – и здесь им приходится заново возвращаться к нормальной жизни, имея за душой лишь котомку с вещами. Причем возвращаться неоднократно, потому как раз за разом обстоятельства бросают их в неизвестное и отнюдь не более легкое «завтра».

Жанр романа-воспитания – из числа бессмертных, и сколько ни меняй фон, на котором происходит взросление, какие проблемы перед детьми или подростками ни ставь, у такого рода произведений не отнять главного – постоянного развития если не сюжета, то персонажа. За тем, как малышка Стелла осваивает премудрости взрослого мира на дюжину лет раньше, чем положено, наблюдать даже увлекательнее, чем за краткими, но емкими этнографическими зарисовками. Ольга Громова дает ровно столько «духа эпохи» и «духа места», сколько необходимо для оптимального баланса между аккуратностью исторических деталей и простором для читательского воображения. Автору парадоксальным образом помогли обстоятельства написания книги, изложенные в послесловии: с реальной Стеллой Дубровой она познакомилась, когда та уже была в летах, и выведать больше подробностей из ее детства просто не успела. Зато успела почерпнуть из воспоминаний «свидетельницы истории» несколько ярких сцен, сюжетную канву и – отдельное счастье для нас, читателей! – хорошо, по всей видимости, отрефлексированные и переосмысленные детские впечатления.

«Сахарный ребенок», несмотря на рассказ от лица маленькой девочки, не дает никакого «детского взгляда» на историю 1930-1940-х, не играет с нами в надуманные «перевоплощения в ребенка»: напротив, за рассказом якобы девочки отчетливо просматривается взрослый человек, достаточно отстранившийся от описываемых событий, чтобы обнаруживать потаенные причинно-следственные связи в течении собственной жизни и своем психологическом становлении. Например, в первой же главе Стелла, кроме шуток, расшифровывает смыслы, которые скрываются за словами «хороший человек», обращенными к ней отцом. «Хороший человек умеет делать все сам», «Хороший человек ничего не боится», «Хороший человек развязывает все узлы сам» – эти слова, будучи для совсем уж непонятливых выделенными курсивом, очевидно выполняют функцию Стеллиного кредо: весь дальнейший сюжет можно рассмотреть как попытку девочки стать «хорошим человеком» в отцовском понимании.

Поскольку роман рассчитан прежде всего на подростков, экзистенциальные проблемы, с которыми сталкивается героиня, предельно обнажены. Даже там, где они присыпаны будто бы беспристрастными фактами, чувство несправедливости, преодоление страха смерти и научение самой себя быть свободной все равно управляют героиней. Наивно ожидать от беллетризованных воспоминаний (а это все-таки именно что мемуары, местами за текстом Ольги Громовой даже угадывается неотредактированная речь Стеллы Дубровой, особенно когда речь идет о ее матери) философских прозрений кьеркегоровской глубины, но «Сахарный ребенок» и без того содержит больше, чем можно было ожидать. Это не просто цепочка разрозненных сцен рубежа 30-40-х, где сюжет заменен описанием развития личности, а сильнодействующий антидепрессант: какие бы испытания ни выпадали семейству Нудольских, хороших людей вокруг всегда оказывается больше. Может, это и прегрешение против истины ad verbum, но потому книга и проходит по ведомству художественной литературы. За буквализмом и всей палитрой людской мерзости – к литературе документальной.

Оригинал рецензии