4.5 Нелюбовь

У Уильяма Голдинга был такой современник – звали его Уильям Стайрон. Кроме общего имени, общей профессии – оба, как понятно, писатели, пересечений у этих двоих, немного. Стайрон, известного как-то особенно (и как-то в том числе «нехорошо») по роману «Выбор Софи», называли талантом, так много взявшем у грозного Фолкнера и старика Хэмингуэя; жил он с США, стал лауреатом Пулитцеровской премии в 1968 году, после того, как вышел его роман «Признания Нэта Тёрнера». В то же время его тёзка и герой сего текста жил в Англии, стал лауреатом, берите выше, Нобелевской премии в 1983 году, после того, как написал.. Да, собственно, всё, что он написал, имело значение, но в преддверии номинации свет увидели два романа – собственно, «Зримая тьма» и первая часть трилогии «Путешествия на край света», которая называлась «Ритуалы плавания».

Чем связаны эти два Уильяма, кроме желания поговорить о втором в контексте первого? Пожалуй, идеей - но еще: у Стайрона есть небольшая и почти что документальная книга, которая тоже называется «Зримая тьма». Оказалось, что писатель, лауреат и все-такое-прочее, повидал ад, и нашел его, как водится, не где-нибудь, а в себе самом – он написал страшное, без воздуха и надежды. О депрессии, суицидальных мыслях, алкоголе, о том, как человек падает на самое дно, не видит света – его манит это тёмное, смертельное. Вполне осязаемое. Внутри тебя самого. Зримая тьма, так он это и назвал.

Всё-таки, несмотря на прямое отсутствие цитирования текстов или упоминания имени Голдинга всуе, сложно не сопоставить – Голдинг свою тьму выпустил в 1979, а Стайрон – в конце 1989, десять лет спустя.

Зримая тьма – образ слишком яркий и, возможно, слишком очевидный, но про что он, как не про поиски смысла жизни в этом круговороте смертей, разочарований, боли, гнева, торга, отсутствия принятия и прочих ежедневных бытовых вещей современного человека. Всё то же самое можно сказать про Голдинга. Голдинг – летописец всего того же самого.

Удивительно, что о «Зримой тьме» правда находится критика, которая считает, что в этом романе есть «надежда» и виден «свет». Совершенно точно – мы дойдем до этого, - здесь есть то самое «принятие» и уж куда точнее, есть протянутая рука, но все это так сложно даётся, словно как через рушащиеся стены, огонь, ад (простите за это слово, но это самое начало романа), боль и полное, абсолютное, уж не знаю, как это передать посильнее, но бескрайнее чувство нелюбви, найти в себе силы кого-то простить и найти в этом свет? Должно быть, надо быть очень сильным и, конечно, здоровым человеком.

Мне невероятно интересно, что бы сказал Стайрон о «Зримой тьме» Голдинга – не мог не говорить, ведь он точно ее читал.

«Зримая тьма», как уже упомянуто, начинается с ада – на заходящийся в агонии второй мировой Лондон падает какой-то там по счету за час снаряд; ошарашенные, хотя уже скорее уставшие люди, пожарные, замерли, замерло всё и всё горит, и из огня вдруг появляется маленький ребенок. Сложно сказать, не стала ли эта сцена одной из самых сильных у Голдинга, хотя мы все, вероятно, так или иначе читаем новости. Так в «Зримой тьме» появляется главный герой, который, вопреки, не задохнулся или не погиб от кошмарных ожогов; он выжил. Счастье ли это, или наказание? Его лицо на всю жизнь обезображено; но вместе с этим кажется, что обезображен сам мир, который его окружает. Герой кочует с места на место, поначалу сменяя больницы и людей, потом попадает в школу, итак начинается, собственно, одна из важных сюжетных линий – обезображенный мальчик без друзей, терпящий насмешки и все, что вы можете себе представить (нелюбовь),встречает учителя, который любит, кажется взаправду любит маленьких мальчиков (поиск любви, собственно, в финале герой прямым текстом это формулирует). Их пути пересеклись, хотя, как саркастически подмечает Голдинг, у одного траектория шла почему-то вверх, а у другого – вниз. Данное пересечение как-то очень закономерно кончается трагедией и смертью третьего лица.

Нелюбовь была здесь всюду.

Важно, что герой продолжает свой путь прочь – он того совсем вроде бы и не хотел, а может быть, и хотел, но – в общем, так происходит. Где-то параллельно (и это уже вторая часть романа) живут-поживают две невероятно красивые сестры. Их папа – бабник, да и собственно слово «папа» тут какое-то очень условное и звучит скорее как насмешка над этой богом данной почестью быть чьим-то отцом. Одна красавица почти сразу теряется без внимания Голдинга и входит, как кажется, в террористические круги, а вторая творит такое, что, собственно, понятно – лицо зла тут одно. Это лицо прекрасно. Отражение этого зла исчезает – сестра не рядом. Зло красиво настолько, насколько себе можно представить, и оно, конечно, зеркалит то самое уродство, рожденное в огне и боли, не знавшее любви.

Но, собственно, знает ли, что такое любовь, девушка, ставшая очень-очень злой? Тут у них, пожалуй, много общего с нашим главным героем. Нелюбовь, как вы помните, сидит во главе стола. Во главе мира. Никто никого не любит – но какие выводы?

Поразительно, но вы наверняка множество раз читали истории о убийцах, маньяках и разных диктаторах – некоторых в самом деле любили папа с мамой. Почему они такими стали, как зло вошло в них? У кого-то были травмы, связанные с головой или чем-то другим, что меняло их жизни, или, скорее, их химию, их организм, сознание, бытие. У некоторых не было ничего такого, но, скорее всего, это «ничего такого» просто не было найдено, изучено и понято кем-нибудь, кто исследует такие вещи. Ничего такого это всегда – что-нибудь, если смотреть на это с какой-то другой стороны. Итак, зло рождается в любых условиях. Но вот пример – создание, рожденное не то чтобы человеком, а огнем, изуродованное не то чтобы этим огнем, а самой болью, этой физикой боли – войной, проходящим ежедневные ужасы равнодушия, остается душой, не желающей уродливому миру смерти, а только ищущей добра, не распадается на атомы, остается цельным. Герой ведёт дневник, где сумасшествие – или, может быть, действительность, потому что герой видит ангелов, - то ли пугает, то ли восхищает. Голоса в голове, знаете? Они говорят с ним, но вместо ожидаемого кошмара, говорят что-то из серии – помолись еще за ту вон бабушку, она хорошая. А этот мужик, конечно,противный, но помолись за него тоже. А ему, ты не сомневайся, судьба потом и без тебя накостыляет.

В огне все и кончается.

Собственно, это не удивительно. Жизнь, полная боли, циклична, змея хватает себя за хвост, и многое другое. Жизнь дана для чего-то, вот что, кажется, хочет сказать Голдинг – в ней есть смысл даже тогда, когда самому это не очень-то очевидно. Герой без конца спрашивает, зачем мы живем, почему? Кто я такой? У него нет ответа, но,кажется, автор говорит нам вполне прямолинейно, и кто, и зачем. «Коэффициент интеллекта сто двадцать был у Иисуса из Назарета».

Герой тянет руку злу – так, словно (да собственно, почему «словно»?) прощает его, дает ему шанс. Даёт ему надежду на то, что когда-то пройдет свою круговерть пустынь и огня, свет будет светить и ему, этому самому злу.

Кстати говоря, о самом Голдинге. Зная Голдинга (читая Голдинга) можно совершенно точно сказать, что он не мог быть оптимистом. Совершенно точно - он очень хорошо знал про то, что смысла в жизни не то чтобы много, знал, что такое депрессия, знал, что такое нелюбовь, знал зримую тьму. В 2009 году журналист Джон Кэри написал биографию Голдинга, и господи боже мой, чего там только не было – помимо скандальной детали о том, что Голдинг в молодости являлся насильником (и как-то очень легко об этом говорил), там были детали детства – вечно пьяная мать, избивающего малыша Уильяма и обливающая его кипятком. Бедность, издевки. Тотальная нелюбовь, вы поняли?

Мог ли Уильям вырасти кем-то еще?

Вполне, конечно. Ходили слухи – да, собственно, можно сказать, об этом и при жизни, да и после, говорили все – Голдинг очень мрачен и молчалив, такая натура, знаете, подходить нежелательно. Наверняка жену бьёт, детей не замечает. Шутка ли, хотя какие уж тут шутки - его дочке пришлось тоже писать биографию отца, где в пику противному Джону Кэри, она пишет об отце как о улыбчивом, счастливом человеке, и в том смысле папе, как богом данной награде. Книга называлась «Дети влюбленных», что говорило, что родители автора, и папа, и мама, любили друг друга очень. До самого конца.

Сложно сказать, зачем я заканчиваю текст именно этим? Наверное, нужно оставить именно это чувство и именно это слово, потому что тьма – зримая. Мы, я совершенно уверенно говорю это «мы», но видим ее ежедневно. Голдинг как будто дает шанс, но штука в том,что это как будто не от чистого сердца, он не верит в это всё, он очень устал,он делает это как будто бы «ну ладно, так просто должно быть, но это не то, во что я правда верю». Просто – но. От всего сердца – очень хочется, чтобы он в принципе не был прав.