4 Невидимый свет в зримой тьме

Это была вторая для меня книга Э. Дорра после понравившегося «Птичьего города за облаками» и, конечно, на старте я была полна всяческих читательских ожиданий. Она оказалась совсем другой, и, может быть, поэтому понравилась мне меньше, но после нее я задумалась, а точно ли мне хочется читать остальные. И дело здесь не в ее литературных достоинствах, а в моих собственных чувствах: я почувствовала консумеристскую фальшь и ничего не смогла с этим поделать.

В книге было много плюсов, с них и начну. Автор мастерски умеет переплетать сказку с прозой жизни, волшебство с драмой и сшивать все это нитками человеческих чувств. На 557 странице на словах «Я думаю, он влюбился» я даже чуть было не заплакала (и это, думаю, тоже в своем роде плюс). Конечно, мне понравилась линия алмаза с его темной и вечной темой «люди гибнут за металл». Я вполне сочувствовала Вернеру в том, что он, с хорошим креативным и нравственным потенциалом оказался оболваненным немецкой пропагандой и гитлерюгендом, не имея возможности хоть что-то ему противопоставить. Он тоже в каком-то смысле оказался алмазом, который третий рейх лоботомически жестко отшлифовал, но его чистая внутренняя сущность все равно в конечном итоге взяла верх. Я с удовольствием наблюдала отношения Мари-Лоры и ее отца, двоюродного деда Этьена, мадам Манек, воспринимая их как очень живые и трогательные. Книги Ж. Верна, написанные брайлем и читаемые вслух, заставили вспомнить собственный детский восторг перед описанными в них загадками и путешествиями, а стилистика просветительских передач Анри показалась педагогически эффективной даже для наших дней. Книга была полна деталей, которые так или иначе меня цепляли: «Лунный свет» Дебюсси, консервированные персики, запах моря, шишки и левозакрученные раковины (а вы знаете, что эта закрученность – мутация, дающая живущим в них моллюскам эволюционное преимущество, позволяя им выживать, потому что из таких раковин поедающим их птицам их труднее извлекать), старый дом со скрипучими лестницами, атлас птиц Одюбона, музейные экспонаты, деревянные головоломки, грассирующая французская речь… - текст жил своей жизнью, дышал, звучал, пах, лучился теплом летних дней, и это подкупало. Меня увлек и сам сюжет – сквозь его боль, скорбь и безнадежность проступала мощная жажда жизни, сильный гуманистический ресурс человека, срабатывающий вопреки обстоятельствам, и было понятно, почему автор протянул его в 1974-й, а потом и в 2014-й год.

А вот читать было неудобно: немотивированно короткие, в несколько страничек, а то и строчек, главы создавали внутреннее сюжетное мельтешение, заставляя перескакивать мыслью то вперед, то назад. Может быть, автор и пытался усилить этим напряжение происходящего, но мне мешало и потребовало времени, чтобы сориентироваться, кто где находится и как он там оказался. И апофеозом, как удар под дых, конечно, оказались «русские свиньи»: как будто бы на секунду за благочестивой маской литератора неожиданно, как 25-й кадр, проступила какая-то хтоническая ненависть к русским. И этот эпизод меня как-то выбросил из интеллигентного авторского семантического поля, я поняла, что при всем его таланте больше не смогу воспринимать его так, как раньше. Я так и не поняла, зачем во всей этой истории вообще нужна была эта сцена, где русские солдаты, взявшие Берлин, насилуют старенькую фрау Елену и ее юных подопечных, при этом почему-то перечисляя вслух русские мужские имена, особенно при том, что весь остальной фон при всех его зверствах и варварстве писательски толерантен. Она возникает в тексте в конце и как-то между делом, когда эпизоды уже чередуются финально бегло и поверхностно, но после этого чувствуешь себя некомфортно, как если бы словил кринж в тот самый момент, когда расчувствовался и раскрылся душой. Вот и хотела бы это свое впечатление вытеснить, а оно почему-то лезет на передний план. А так, книга хорошая, конечно, хоть и наивная в том, что касается войны…