4 Разгром глазами врача.

Очерки талантливых писателей - участников сражений дают интересную информацию о военных действиях, раскрывая проблему с определенной стороны. Так записки В. Вересаева о русско-японской войне, показанной глазами врача, высвечивают несколько существенных причин поражения российской царской армии в войне с Японией начала XX столетия.
На первой же странице обозначена главная причина будущего разгрома: «Эта война всем была непонятна… Вопрос об исходе войны не волновал, вражды к японцам не было и следа, наши неуспехи не угнетали; напротив, рядом с болью за безумно-ненужные жертвы было почти злорадство. Многие прямо заявляли, что для России полезнее всего было бы поражение… «Патриотов» это возмущало до дна души, они говорили о «гнилой, беспочвенной, космополитической русской интеллигенции». ...Что тут, действительно, могло поражать, что теперь с особенною яркостью бросалось в глаза, – это та невиданно-глубокая, всеобщая вражда, которая была к начавшим войну правителям страны: они вели на борьбу с врагом, а сами были для всех самыми чуждыми, самыми ненавистными врагами».

Чтобы вызвать ненависть к японцам, обратились к самым примитивным средствам: сквернословию, лубочным картинкам и плакатам. Все это подстегивало ненависть японцев к русским, но не патриотизм наших солдат. Так « в витринах магазинов ярко пестрели лубочные картины удивительно хамского содержания». На одной огромный казак с свирепо ухмыляющеюся рожею сек нагайкою маленького, испуганно вопящего японца; на другой - русский матрос разбивал японцу нос, – по плачущему лицу японца текла кровь, зубы дождем сыпались в синие волны. Маленькие японцы извивались под сапожищами лохматого чудовища с кровожадною рожею, и это чудовище олицетворяло Россию. «Тем временем патриотические газеты и журналы писали о глубоко-христианском характере войны, о начинающейся великой борьбе Георгия Победоносца с драконом… А успехи японцев шли за успехами». Газеты начали писать, что «победы японцев на море неудивительны...; но теперь, когда война перешла на сушу, дело пойдет совсем иначе. Сообщалось, что у японцев нет больше ни денег, ни людей, что под ружье призваны шестнадцатилетние мальчики и старики.» Генералы спокойно и грозно заявляли, что мир будет заключен только в Токио. В это самое время японские офицеры отказались от своего содержания в пользу казны, а сами перешли на солдатский паек. Министр народного просвещения, чтобы послужить родине, пошел на войну простым рядовым. Каждый солдат готов был все отдать за родину. Потому что они знали, за что сражаются. Все японские солдаты были грамотные, у каждого солдата компас, план, каждый давал себе отчет в заданной задаче. И от маршала до последнего рядового, все думали только о победе над врагом.

В это время в самой России мобилизовывали всех подряд. «Мобилизованы были и запасные самых ранних призывов; перед глазами бесконечною вереницею проходили ревматики, эмфизематики, беззубые, с растяжением ножных вен. Председатель комиссии, бравый кавалерийский полковник, морщился и жаловался, что очень много «протестованных». Меня, напротив, удивляло, скольких явно больных заседавшие здесь военные врачи не «протестуют»...Нечего говорить, как жестоко было отправлять на войну всю эту немощную, стариковскую силу. Но прежде всего это было даже прямо нерасчетливо. Проехав семь тысяч верст на Дальний Восток, эти солдаты после первого же перехода сваливались. Они заполняли госпитали, этапы, слабосильные команды, через один-два месяца – сами никуда уж не годные, не принесшие никакой пользы и дорого обошедшиеся казне, – эвакуировались обратно в Россию.» Буйные толпы призванных солдат шатались по городам, грабили прохожих и разносили казенные винные лавки. Они говорили: «Пускай под суд отдают, – все равно помирать!»

Ехать до места назначения приходилось долго, вагоны не протапливались, солдаты мерзли и голодали. На поле боя выходили уже больные и простуженные. В.Вересаев подробно рассказывает о глубоком равнодушии начальства к делу, о царящем повсюду хаосе, о бумаге, которая душит все живое, любую здравую инициативу. Казалось, что рядовые вообще никого не интересуют: «солдаты три дня голодали, от интендантства на все запросы был один ответ: «Нет ничего!» А при первом же отступлении раскрывают магазины и каждому солдату дают нести по ящику с консервами, сахаром, чаем! Озлобление у солдат страшное, ропот непрерывный. Ходят голодные, оборванные…» Жили в холоде и тесноте. Естественно, в таких условиях распространились болезни, особенно опасны были инфекции: «Дизентерики ходили под себя, пачкали матрацы, а приспособлений для стирки не было. Шагов за пятьдесят от барака стояло четыре отхожих места, они обслуживали все окрестные здания, в том числе и наше…. Внутри отхожих мест была грязь, стульчаки сплошь были загажены кровавою слизью, а сюда ходили и больные, и здоровые. Никто этих отхожих мест не чистил: заведующие никак не могли столковаться, кто их обязан чистить.»

К больным со стороны начальства не было ни интереса, ни сострадания. Доктор Вересаев возмущается:«В армии больные – это парии. Так же они несли тяжелую службу, так же пострадали, – может быть, гораздо тяжелее и непоправимее, чем иной раненый. Но все относятся к ним пренебрежительно...» Хотя собственно раненых привозили сравнительно мало, прибывали больше больные. С сильно запущенными ревматизмами, бронхитами, дизентерией, ноги у всех были опухшие от долгого и неподвижного сидения в окопах. Больных отправляли в госпитали с большою неохотою; солдаты рассказывали: все сплошь страдают у них поносами, ломотою в суставах, кашель бьет непрерывно; просится солдат в госпиталь, полковой врач говорит: «Ты притворяешься, хочешь удрать с позиций».
При этом масса здоровых, цветущих офицеров занимала покойные и безопасные должности в тылу армии. На этих тыловых должностях офицеры и жалованье получали гораздо большее, чем в строю. Офицеры наполняли интендантства, были смотрителями госпиталей и лазаретов, комендантами станций, этапов, санитарных поездов, заведовали всевозможными складами, транспортами, обозами, хлебопекарнями. Хотя эти дела легко могли исполнять и чиновники. А в боях ротами командовали нижние чины, только на время войны произведенные в офицеры; для боя специально-военные познания офицеров как будто не признавались важными. Шли в бой с культурным, образованным врагом, а при этом наши офицеры, специально обучавшиеся для войны, считали госпитальные халаты и торговали в вагонах офицерских экономических обществ конфетами и печеньями.

В армии процветало воровство, манипуляции с документами. Офицеры шутили: «Неужели вы не знаете, что у нас все законное обставляется всяческими трудностями специально для того, чтобы люди действовали незаконно?»За этими финансовыми махинациями забывалось главное — планирование сражений и отступлений. Автор с горечью пишет: «Японцам за всю кампанию ни разу не пришлось отступать, но они каждый раз принимали самые заботливые и тщательные меры на случай отступления. Мы только и знали, что отступали, – и каждый раз отступление было для нас неожиданностью...»

Всех умеющих читать и слушать угнетала явная дезинформация. Считалось, что говорить как можно больше громких, грозных «поддерживающих дух» слов – это было самое главное. И не важно было, что дела все время жестоко насмехаются над словами, – ничего! Начальники утверждали, что русские побеждают даже тогда, когда началось массовое отступление, если не бегство.

Тыл до самого окончания войны продолжал требовать героизма и поносил отступающих солдат. Здесь сказался тот удивительный «патриотизм», которым так блистал в эту войну тыл, ни разу не нюхавший пороху. Все время, до самого мира, этот тыл из своего безопасного далека горел воинственным азартом, обливал презрением истекавшую кровью армию и взывал к «чести и славе России».

И когда неизбежно произошел невероятный, небывалый в нашей истории разгром русской армии, то все заговорили о наградах. Награды посыпались на всех, как из рога изобилия, даже и на нижних чинов. Высшее начальство, обходя госпитали, по собственной воле вешало георгиевские кресты тем, кому хотело. Разумеется, боевых заслуг раненых начальство не знало, – и кресты вешались тем, кто попадался на глаза...

Когда - через посредство Вашингтона - начались переговоры о мире, все следили с жадным вниманием. А местное начальство все старалось «поддержать дух» в войсках. Командир одного из наших полков заявил солдатам, что мира желают только жиды и студенты. Телеграммы шли самые противоречивые... Вдруг приносилась весть: «Мир заключен!» Оказывалось, неправда. Наконец, полетели черные, зловещие телеграммы: Витте не соглашается ни на какие уступки. И вдруг: мир! Закончилась великая борьба Христова воинства с «драконом». Ханжи-публицисты могли и теперь еще говорить о святом подвиге, взятом на себя Россией, – солдаты качество этого подвига оценивали совсем иначе.