3 Зачем пить яд и читать плохие книги

Чтобы знать, что такое "плохо". А каплю яда принимают день изо дня, чтобы однажды не отравили.

"Околоноля" Натана Дубовицкого обсуждали в прессе широко и с апломбом. Но только потому, что написан роман государственным мужем, Владиславом Сурковым, и опубликован под псевдонимом.

Так говорят.

Роман плох. Прочтем его так, будто пьем отравленное вино, приучая себя к отраве.

Основное настроение - терпкое с горечью: выделение героя из толпы, безо всяких на то оснований, и обезличивание всех прочих. Но чуждость эта не вызывает печали и чувства одиночества - только презрение ко всем и всему.

"Круг его чтения очертился так прихотливо, что поделиться впечатлениями с кем-то даже пытаться стало бесполезно. Ведь на вопрос о любимейших сочинениях, он, изрядно помешкав, мог с большим трудом выдать что-то вроде: "Послание Алабию о том, что нет трех богов" Григория Нисского, сонет без названия Джона Донна и несколько разрозненных абзацев из "Поднятой целины".

Вкус его и знания были странны, он очень скоро увидел сам, насколько одинок и начисто исключен из всех человеческих подмножеств".

Обезличивание настолько сильное, что персонажи лишаются даже половой принадлежности.

"Подошло официант(ка), равнополое существо в брюках и рубашке навыпуск, с унисексуальным именем Саша на бирке, приколотой к неопределенной груди. Заговорило голосом ни мужским, ни женским, быстро и участливо про аперитив и специалитет".

Женщины получают мужские имена: как журналистка Никита Мариевна, бабушка Антонина Павловна ("как Чехов"), либо имен не имеют вовсе, как, например, недосягаемая возлюбленная, Плакса.

Вот вам и ключ к шифру, спрятанный на поверхности: супругу чиновника зовут Наталья Дубовицкая - мужская версия имени будет Натан, отсюда и псевдоним.

Везде рассказчик - или его герой Егор Самоходов - видят лишь типажи.

"Жующие модели, последние модели отечественных баб, модернизированные, прошедшие тщательную предпродажную подготовку, неслыханной комплектации, занимали ресторан вперемешку с ценителями и покупателями".

Где расказчик, где герой - не ясно, а, значит, и нет между ними конфликта, а значит, нет и фокуса, и внимание только скользит по внешнему, искаженному сознанием автора миру. Такой лупой ничего не подожжешь.

Графомания отличается от талантливой книги тем, что графоман пишет предсказуемо, об итак хорошо известном, точнее - транслирует избитую точку зрения.

Еще глотнем.

Аромат вяленой хурмы, страшный запах.

Игра словами ради игры. Упоминание книг ради их упоминания. Детали ради деталей. Типажи, но не люди. Диалоги с натужным остроумием, не к месту, не ко времени, не несущие ни-че-го.

Мозаика, которую невозможно сложить, потому что за ней нет общей идеи.

Местами проза ритмизована, похоже, неосознанно. Возможно, автор слушал музыку, когда писал. Всякий пишущий в "Мастере и Маргарите" расслышит оперу "Фауст". Всякий слышащий в "Околоноля" расслышит техно.

Каждый волен развлекаться, как хочет. В бане, в постели, в гробу все равны, как и в творчестве. Хочет человек писать, пусть пишет. Мне все равно, кем он работает.

Но книга - слабая.