Вот и сдвинулась с места стрелка часов, отсчитывающая неспешные, полные противоречий и страстей, любви и отчаяния, жадности и злобы, презрения и раскаяния тома, повествующие о долгом и непростом пути огромнейшего семейства Ругон-Маккаров.

Под громаднейшим впечатлением от «Дамского счастья», пьяная от восторга и влюбленная в до изящества простой слог Золя, я вступила в эту реку, чтобы полностью охватить всю сложнейшую историю этой семьи, обилие членов которой таково, что я до сих пор скрупулезно тружусь над генеалогическим древом, чтобы ни в коем случае не запутаться, кто кому и кем приходится.

Несмотря на то, что впечатление мое совершенно не схоже с впечатлением от «Дамского счастья», «Карьера Ругонов», этот почин всей семейной саги, любовно выпестованной Золя в течение долгих лет упорного и кропотливого труда, мне понравилась.
Окруженная тщательнейшим образом выписанными историческими декорациями, утопленная в безбрежных холмах и полях, бегущая наперегонки с прихотливой Вьорной и втиснутая в пыльные, узкие и причудливые улочки выдуманного Плассана, прообраза знакомого автору с детства Экса, вырисовывается яркая, живописная, вызывающая временами негодование и возмущение, а порою недоумение и грусть картина накануне очередной французской революции (вот любили французы побузить!) — на сей раз в период становления Второй Империи под управление Луи Бонапарта.

На свою беду прочитав вступительное слово оформителя серии, некоего гражданина Пузикова (которому я впоследствии много чего успела пожелать в сердцах) и получив немало спойлеров о событиях и развязках грядущих романов, я тем не менее узнала, что в этом цикле Золя хотел проследить то, как сильно и насколько явно проявляется наследственность в многочисленных представителях одной большой семьи.
И уже с первой книги и семья Ругонов, и семья Маккаров ошеломляют размером и разностью характеров. И эти характеры в 9 из 10 случаев таковы, что вспоминается фраза из фильма: «Жениться нужно на сироте».

Каждый из представителей этих семейств являет собой вместилище определенного количества пороков. Причудливую и печальную, пугающую квинтэссенцию злобы и ненависти, презрения и зависти, жадности и подлости, творимых как в отношении друг друга, так и направленных на окружающих.
Кто-то из них всеми доступными способами борется ради возвеличивания и обогащения, кто-то — жаждет пожинать плоды труда других, беспечно прожигая жизнь в кафе и ресторанах, кому-то только власть кажется достойным стимулом для борьбы, а кому-то за счастье просто глядеть на звезды, слушать журчание Вьорны и купаться в первых, пока еще робких, но уже таких сладостных чувствах зарождающейся любви.

Меня мало тронула история Сильвера и Мьетты. Не потому, что Сильвер был той самой белой вороной, которая выбивалась из темного переплетения страстей своей сложной и мелочной семьи, но потому, что из всех он получился наиболее простым, безыскусным - в каком-то роде представителем тех распространенных в литературе «благородных» героев, которых и хотелось бы упрекнуть, да не в чем (и такая очевидная «идеальность» лишает их образ определенной доли интереса). Также очевидно, что он не был в полной мере тронут тем, возможно — только возможно, заложенным в него безумием, которое не успело пустить в его душе свои цепкие корни, задавленное сдержанной привязанностью тети Диды и девичьей веселостью и пылкостью Мьетты. Вероятно, на его примере, не касаясь тонкостей военного положения вследствие переворота, Золя хотел показать, что для того, чтобы жить — и жить счастливо или хотя бы удовлетворительно, слишком мало быть чистым, добрым и любящим.
«Хочешь жить, умей вертеться».
На беду Сильвера, он был слишком добрым, слишком наивным и слишком сильно верил в Республику.
И поэтому робкое, неуверенное, не оформившееся чувство между ним и Мьеттой, то чувство, которое больше испытываешь, чем отдаешь себе в нем отчет, вызывало у меня неоднозначное, но далекое от умиления чувство, особенно на фоне отчаянной борьбы за место под солнцем и потакание личным порокам и склонностям остальных членов его семьи.

Ибо в противовес ему отчаянная, исступленная, полная страха и каких-то до абсурда смешных попыток возвеличиться, история Пьера и Фелисите Ругонов действительно завлекла меня гораздо сильнее. Сдобренная тонким юмором и изящной иронией автора и высмеиваемая им же, но посредством других персонажей, она живо и ясно изобразила всю порочность и суетную мелочность человека приземленного, способного на любую подлость и при этом до простодушия наивного в своей жажде богатства и величия. Попытка идти в ногу со временем и воспользоваться малейшим шансом выбиться в верха, следуя политическому курсу — так начинается карьера семьи Ругон, которая сумела поймать нужную струю ветра, унесшую за собой раздутый парус их низменного тщеславия.

И хотя восторг мой в отношении «Карьеры Ругонов» совершенно иного толка, хотя мне чужды взгляды революционеров и в глубине души совсем нет сочувствия борьбе простых рабочих против власти коронованных особ, хотя мое восприятие не искало ничего прекрасного и изящного, погружаясь в душную тьму родственных отношений, где нервный недуг и стремительное угасание матери являются лишь досадной помехой празднеству, а смерть племянника — одновременно и позором, и облегчением, этот камень стал для меня краеугольным. И я буду с наслаждением, вниманием, тщательностью и чувством глубокого переживания строить вместе с автором его вечный замок, каждый этаж в котором будет посвящен длинной, но занимательной, отвратительной, но завораживающей истории одной большой семьи.
Семьи Ругон-Маккаров.