4

Только вернулась из Питера, и эта книга. Моя любовь к этому городу настолько огромна, что ее невозможно выразить словами, звуками, красками, эмоциями. Мне диапазона всего этого мало. А в этом произведении так много Питера, его воздуха, особенностей, причуд. Книга вся пропитанна ассоциациями, навевает Пушкиным. Читаешь и попадаешь в в пространство между Миллионнией, Адмиралтейством и Летним садом.
«Парнок – египетская марка, парикмахер,держаший над головой героя пирамидальную фиоль или слова комара: «я последний египтянин — я плакальщик, пестун, пластун, — я маленький князь-раскоряка — я нищий Рамзес-кровопийца”» одинок и чужероден.
В повести Мандельштама предельно сконцентрированы, сдвинуты, тесно-тесно прижаты друг к другу не события, а детали и вещи. «Но как оторваться от тебя, милый Египет вещей? Наглядная вечность столовой, спальни, кабинета. Чем загладить свою вину?»
«Египетская марка» — обидное гимназическое прозвище Парнока — значит, как указывают составители «Пояснений к читателю», «лишняя, ни к чему не пригодная». Мандельштам показывает, как все сыплется, испаряется, тонет, становится лишним.«Лифт не работает.... И страшно жить, и хорошо! Он — лимонная косточка, брошенная в расщелину петербургского гранита, и выпьет его с черным турецким кофием налетающая ночь». Наведя на мандельштамовскую ночь и звезды телескопы с тысячекратным увеличением — рассматривая каждую упомянутую здесь щепотку свежего кяхтинского чая и чайную ложечку сквозь призму русской и европейской истории и культуры.
Читая их, понимаешь, во-первых, что нас действительно отделяет от «Египта вещей» — вечность, но, во-вторых, открываешь, почему «Египетская марка», несмотря на свой крошечный объем, кажется столь насыщенной и глубокой. Потому что в каждой детали здесь прячется культурный космос, просвечивает и Пушкин, и Достоевский, и Андрей Белый, и Розанов, и Данте, и Киплинг, музыка Бетховена и Баха, живопись Брейгеля и Ван Гога.