4 Однажды в Италии

С самой первой страницы эта книга ударила по болевой точке - я, как и многие, боюсь, как бы с ребёнком не произошло что-то нехорошее. Не могу не контролировать хоть немного, стараюсь не думать, но отпустить эти мысли полностью не могу. Вот и зав.отделения хирургии маленького безвестного итальянского городка по имени Тимотео сидит около операционной, куда привезли его пятнадцатилетнюю дочь, попавшую в аварию на мотороллере. С одной стороны, он делает то, что делает большинство, находясь в подобном состоянии: думает о своей жизни, пытается понять логику происходящего, чувствует вину за сделанный выбор. Пока Анжела лежит в реанимации, он вспоминает и ведёт молчаливый диалог-исповедь с дочерью, в котором он пытается снять с себя груз греха и вины за события, произошедшие незадолго до её рождения. Решение построить повествование как исповедь отца выглядит для меня странным, если учесть, что главный герой делится сокровенными подробностями своей сексуальной жизни с женой и любовницей. С другой стороны, это позволило закольцевать и избежать вопросов, чего это мужик решил вспомнить всё.

Тео. Сорокалетний хирург отправляется после работы в путешествие на виллу у моря к своей красивой, элегантной жене Эльзе. Его машина ломается в убогом рабочем квартале. Женщина позволяет ему позвонить по телефону и попросить помощи из своего дома. Ей далеко за тридцать, по шкале красоты где-то между уродством и страшилой, но Тимотео, внезапно воспламенившись, бросается на неё, как петух. Интересно, что в описании этой женщины по имени Италия, автор по большей части использует отталкивающие или негативные метафоры: "неаккуратно обесцвеченные волосы", "худое, костистое лицо", "её худые икры, они двигались некрасиво". А дальше будут метания, мысли уйти от жены, обещания, звонки - любовный треугольник во всей его неприглядности. Док - самый неприглядный товарищ в этом романе. Эгоистичный, капризный, несамостоятельный, оставляющий многие жизненные вопросы на откуп другим людям, потому что так удобно или лень. Он должен решить, чего хочет: страсти и острых ощущений с Италией или красоты и предсказуемого комфорта жизни со своей женой Эльзой, но не может. Мы все не без изъянов, Эльза и Италия по-своему травмированы, а некоторые их поступки неприглядны. Чего я не смог понять и хоть как-то оправдать, примерив на себя - это фактически изнасилования Италии в первый раз. Водка - зло, однако на некоторые вещи должен быть внутренний стопор, это было гадко. Другой вопрос в Италии и её ощущениях, судя по тому, что мы потом узнаём, для бедолаги именно такое отношение - показатель любви и нужности. Сама же о себе говорит: "Сорняки трудно убить". Книга показалась очень похожей на Святую и греховную машина любви только по-итальянски. Судить не стоит, но гадко и тяжело может быть.

Больше всего претензий, как ни странно, у меня к языку. С одной стороны, много корявых мыслей, которых не может быть, потому что сам к себе обращаешься по-другому. С другой, однозначно мысли автора, выглядящие чужеродно от лица мужчины сорока лет: "...начинают есть, как едим мы, мужчины, когда с нами нет женщин" или "едим мы точно так же, как и мастурбируем, когда настают последние мгновения". Дальше сам язык, метафоры, относящиеся к физиологии не особенно удаются. Понятно, что итальянская драма, но "брови старого сатира", "съежившееся мужское естество быстренько ее покидает — словно мышь, перебегающая в ночи через дорогу", про новорождённого ребёнка пишет, что остаётся "висеть на руке, словно кучка потрохов какого-то зверя" и ещё не один пассаж, поверьте. С другой стороны, философские мысли или отстранённые наблюдения отлично удались: "Куда подробнее, чем моя собственная персона, обо мне рассказывали мои отлучки, мои книги, мой плащ, висящий при входе." или "печаль — чувство крайне растяжимое, внутрь его можно поместить все, что угодно, любую тоску сердечную из тех, что требуют доброй компании". В общем при чтении можно почувствовать запах дыхания, уходящего куда-то в недра старого дивана этого доктора и даже иногда трепет его пениса на морском итальянском ветру, вот радость-то.